С. 132. Мне это совершенно безразлично, только постарайтесь сделать все возможно скорее (фр.).
С. 132. Все ли, наконец, готово? (фр.).
С 133. „Я ранен" (фр.). В воспоминаниях Данзаса — единственного свидетеля, оставившего свои воспоминания о поединке, этот эпизод
передан так: «По сигналу, который сделал Данзас, махнув шляпой, они начали сходиться.
Пушкин первый подошел к барьеру и, остановясь, начал наводить пистолет. Но в это время Дантес, не дойдя до барьера одного шага, выстрелил, и Пушкин, падая, сказал:
-Je crois que j’ai la cuisse fracassde (Мне кажется, что у меня раздроблена ляжка)». (П. в восп. 1974. Т. 2. С. 327).
С. 133. Подождите, у меня хватит силы на выстрел (фр.).
С. 133. Рана господина Пушкина была слишком серьезна, чтобы продолжать, — дело было закончено. Сделав выстрел, он снова упал и почти сразу дважды терял сознание: после нескольких минут совершенного забытья он наконец пришел в себя (фр.).
С. 135. — Он убит?
— Нет, но ранен в руку и в грудь.
— Странно, я думал, что мне доставит удовольствие его убить, но я чувствую теперь, что нет <...>. Впрочем, все равно. Как только мы поправимся, начнем снова (фр.).
С. 135. Придя в себя, он спросил у д’Аршиака: «Убил я его?» — «Нет, — ответил тот,— но вы его ранили».—«Странно,—сказал Пушкин,— я думал, что мне доставит удовольствие его убить, но я чувствую теперь, что нет. Впрочем — все равно — как только мы поправимся, снова начнем» (фр.).
ДОКУМЕНТЫ И МАТЕРИАЛЫ
I. Письмо В. А. Жуковского к С. JI. Пушкину о смерти Пушкина
С. 143. Не входите (фр.).
С. 143. Не входите. У меня посетители (фр.).
С. 144. Арендт меня приговорил. Я ранен смертельно (фр.).
С. 144. Недоумевая, почему Арендт должен был вернуть записку царю, Щеголев не учитывал того, что оставить записку в руках подданного значило бы сделать из нее «рескрипт», т. е. оказать такую «высочайшую» милость, которой Пушкин в глазах Николая I не мог быть достойным. Дальше Щеголев отмечает, что содержание записки варьируется в свидетельствах друзей Пушкина, и выражает сомнение в существовании записки. Доводы, которые приводит Щеголев, неубедительны. Николай приказал прочесть записку Пушкину, что и было исполнено Арендтом, а друзья только могли слышать ее текст или знать в пересказе от лиц, его слышавших. Так, например, в пересказе передает содержание записки Е. А. Карамзина в письме к сыну Андрею: «...государь написал ему карандашом записку в таких выражениях: *„Если судьба нас уже более в сем мире не сведет, то прими мое последнее и совершенное прощение и последний совет: умереть христианином! Что касается до жены и детей твоих то можешь быть спокоен, я беру на себя устроить их судьбу"*» (Карамзины. С. 170). Совет царя исполнить «христианский долг» не имел решающего значения. Записка Николая I только ускорила действие, на которое Пушкин уже дал согласие (см. вступ. статью и примеч. к воспоминаниям И. Т. Спасского, с. 176 наст. изд.). Большинство современников было тронуто жестом Николая I. Так, например, Д. Ф. Фикельмон писала: «Император, всегда великодушный и благородный в тех случаях, где нужно сердце, написал ему эти драгоценные строки» (П. в восп. 1974. Т. 2. С. 144). Но далекие от Пушкина светские люди относились к этому иначе. Характерна запись в дневнике П. Д. Дурново: «Это превосходно, но это слишком» (Теребенина Р. Е. Записи о Пушкине, Гоголе, Глинке, Лермонтове и других писателях в дневнике П. Д. Дурново ЦП. Исслед. Т. 8. С. 262).