Горм принял ее условия, отныне судьба Гуннхильд была решена и устроена. Но она осталась одна – как Асфрид сорок лет назад. И Асфрид умирала – та, что уже многие годы заменяла ей мать, учила, защищала, была для нее хранительницей старины, драгоценным звеном в цепи поколений знатного рода, воплощением Фригг. Казалось бы, всего лишь старая женщина – но сейчас Гуннхильд осознала, что все это время именно близость бабушки поддерживала в ней дух и давала надежду, делала смелой, будто все это лишь веселая игра. Все еще жила в самой глубине души детская вера, что пока бабушка рядом, все будет хорошо, ведь она все знает, все умеет, может дать совет, одолеть любую беду. Пока она спокойна, ничего по-настоящему страшного не происходит – а старая королева была спокойна всегда. И, к чести Асфрид, женщина королевского рода и в старости умела держаться так, что ее считали опорой, а не обузой. Гуннхильд мечтала в ее годы быть такой же, но не верила, что у нее получится.
– Да будет благосклонна к тебе дочь Локи, отныне твоя королева! – раздался у нее над головой тихий и печальный голос Тюры. – И ты, Хель, прими достойно эту прекрасную женщину, знатную, мудрую, справедливую, во всем искусную и отважную.
И словно бы мягкая, невесомая ладонь ласково коснулась затылка Гуннхильд. Не желая верить в то, что должны были означать слова Тюры, она подняла заплаканное лицо. Черты Асфрид, освещенные пляшущим огоньком светильника, застыли, веки были полуопущены. Тюра осторожно протянула руку и закрыла глаза своей старой родственнице. Потом будто украдкой смахнула слезу со щеки. Их с Асфрид связывала общая кровь старинного рода, слава и память предков, да и за время совместной жизни в этом доме они прониклись взаимным уважением.
– Не грусти, дорогая! – Тюра повернулась к Гуннхильд и наклонилась, чтобы обнять ее. – Асфрид и жизнью, и даже смертью своей сделала честь вашему роду. Теперь ты моя дочь. Твоя бабушка позаботилась о тебе, сделала все, что от нее зависело. Ты будешь вслед за мной королевой всей Дании. Всегда помни, расскажи своим детям, что в груди твоей бабушки Асфрид билось мужественное и решительное сердце, которое сделало бы честь и мужчине.
Не отвечая, Гуннхильд вцепилась в застывшую руку Асфрид и зарыдала, пряча лицо на смертной подушке.
Невесомая старческая рука в ее ладони медленно остывала.
* * *
Еще день, а может, два Гуннхильд провела как в тумане. У смертного ложа бабушки она впала в оцепенение, не то сон, не то обморок, и почти не заметила, как ее подняли и унесли. Она не то спала, не то впадала в забытье; просыпаясь, сразу вспоминала все, что случилось, и торопилась заснуть опять, словно пытаясь спрятаться от этого ужаса. Совсем рядом с собой она видела Рагнвальда; брат был жив и довольно бодр, даже пытался подбадривать ее, но его слова не доходили до ее сознания, и она снова засыпала, успокоенная отчасти тем, что хотя бы один близкий человек остается с ней.