— Профессор, вот вы говорите: «латиоид». Но ведь, как мне кажется, история знает и другие примеры обесценивания человеческой жизни? Предыдущая версия игры «Скользкая дорога», например.
— Я очень рад, что вы об этом вспомнили, — с энтузиазмом ответил Мартинез. — Игровое шоу «Скользкая дорога» по степени своей циничности, быть может, еще и заткнет латиоид за пояс… Насколько я помню, это шоу выстрелило лет так за сорок-пятьдесят до Отравления. И вот несколько лет назад его реанимировали. Ведь все новое — это хорошо забытое старое. Сейчас это, конечно, лишь невинная имитация, и от прошлой «Скользкой дороги» осталась только тень. Это, я не знаю, все равно что раньше вы голыми руками шли бы на медведя, а сейчас делаете это не в реальности, а в локации. Имитация, да…
— А чем можно объяснить то, что человек так подвержен ностальгии? Как бы хорошо ни было, он все равно считает, что раньше было лучше?
— Ностальгия… Ностальгия — это чувство, которое свойственно человеку независимо от того, насколько хорошо он живет и в какую эпоху родился. Это во-первых. Во-вторых, я вообще не уверен, что то, о чем вы спрашиваете, имеет отношение к ностальгии. Полагаю, это, скорее, дань прошлому, своего рода уважение. Наши корни… Это память о том, что было — мы сохраняем ее не только в культурном наследии, но и в быту. Например, мы все говорим «повесить трубку», в то время как никаких трубок-то у нас и нет, да и большинство людей не имеют представления о том, как она выглядит. Мы носим кольца и браслеты — аксессуары, которые известны человечеству на протяжении тысяч лет. Люди носят очки, — Мартинез рефлекторно коснулся указательным пальцем мостика своих очков, — несмотря на то, что не испытывают в этом никакой объективной необходимости. Мы любим старые фильмы, слушаем старую музыку, потому что музыкальное искусство и кинематограф последнего перед Отравлением времени, мягко говоря, оставляли желать лучшего. Мы несем в себе память и обычаи прошлого, пусть и сильно измененные со временем. И даже в этом можно увидеть, насколько человек велик и прекрасен.
— Профессор, а вы женаты? Есть у вас дети? — прозвучал вопрос из зала.
— Мда… — улыбнулся профессор. — Неожиданно! Не уверен, что это имеет непосредственное отношение к теме лекции, но все же отвечу. Я не женат. Детей у меня нет. Но мне лишь 40 лет, и я ничего не исключаю.
— Как сейчас оценивается политика Палаты применительно к увеличению численности населения? Палата пропагандирует рождаемость или сдерживает ее?
— И не пропагандирует, и не сдерживает. Наука исходит из того, что через 700 — 800 лет, вероятнее всего, количество людей вновь станет достигать критической отметки, но это чрезмерно большой срок, чтобы сейчас думать об этом как об актуальной проблеме. Что совершенно точно характеризует политику Палаты — так это попытка снизить количество нелегальных суицидов и если не уменьшить, то хотя бы держать под контролем статистику убийств. Как я говорил, их сейчас в мире совершается примерно триста в год. Это очень мало и очень много одновременно. Мало, потому что до Отравления, по разным данным, было от 1,1 до 1,3 миллиарда случаев ежегодно. Вы только сравните! Много, потому что убийство сейчас — это дикость, это тяжелейшее преступление. За убийство действующим уголовным законом предусмотрена ровно та самая смертная казнь, к которой была приговорена Паула Сото — отсечение кистей рук и оставление человека в таком состоянии в запертом боксе. Это жестоко, но такой вид наказания должен выполнять свою профилактическую и превентивную функцию.