Я не стану. Не могу смотреть на женщин без вспыхивающих в голове кадров, но это просто кино, знаете ли. Это Компания, они принесли мне кое-что получше.
— Готов к работе? — спрашивает Вильянуэва.
Он ловит мою мысль на лету, он знает, о чём я подумал, потому что я рассказывал ему после ареста, как оно бывает.
— Конечно, — отвечаю, — чем мне ещё заниматься?
Он кивает Штинеру и тот дает мне клочок бумаги. Имя и адрес.
— Ничего такого что бы ты не делал прежде. Их двое. Делай что хочешь, но обязательно строго следуй процедуре, как ее описывали…
Размашисто киваю:
— Я знаю, как это делается. Все изучил и записал прямо сюда, — постукиваю пальцем по виску, — это стало моей второй натурой.
— Не смей произносить это слово, — усмехается Штинер, — В тебе нет ничего натурального.
— Точно, — соглашаюсь я.
Я кроток, потому что до меня только что дошло, в чем проблема Штинера. Он такой же, как я. Он наслаждается тем, что делает со мной так же, как я наслаждаюсь своими делишками, и тот факт, что он носит белую шляпу, а я нет — просто… как бишь его, формальность. В глубине его сердца бьется то же самое ебучее чувство, и он колеблется между любовью и отказом признать, что ничем не лучше меня. Тыдык-тыдык, тыдык-тыдык. И если он когда-нибудь остановится на любящей стороне… что ж, тогда сукин сын станет проблемой.
Я смотрю на Вильянуэва и показываю взглядом на женщину, приподнимая брови. Не могу подобрать слов, чтоб спросить о ней, никого не разозлив.
— Она с нами в качестве наблюдателя.
Вильянуэва спокоен, а это значит, что мне полагается заткнуться и заниматься своими гребаными делами, и вопросы задавать только о работе. Я оглядываюсь на женщину. Она смотрит мне прямо в лицо. Пальцы, стиснувшие воротник пальто, слегка ослабли и я успеваю заметить пурпурно-черные кровоподтеки на шее, прежде чем она поспешно стискивает их снова. Держится она по-прежнему, но как будто заговорила со мной. Коммуникация установлена, как говорят психиатры, а это небезопасно с кем-то вроде меня… Она должно быть медсестра, или учительница, или социальный работник, потому что они не могут не раскрываться людям. Их обучают этому — протягивать руку. Или, черт побери, она чья-то мать. Она не выглядит особенно по-матерински, но в наше время это нихрена не значит.
— Когда? — спрашиваю Штинера.
— Как только упакуешь вещи и доберешься до аэропорта. Такси ждет внизу, а на стойке авиакомпании лежит билет на твое имя.
— В смысле, на имя Сомс, — уточняю я, потому что Сомс не настоящее мое имя.
— Просто собирайся, вали туда, сделай дело, и тащи свою жопу обратно. Никаких отклонений от маршрута, или все кончено. Только попытайся вильнуть в сторону, и тебе хана, — Штинер начинает было поворачиваться к двери, но спохватывается, — и помни: если попадешься во время или после акта…