− Там.
Датчики запищали, и на экране увеличилось изображение корабля на краю свалки, который казался даже меньше, чем громадины его сотоварищей. «Цитадель черепахи» принадлежала новейшему поколению кораблей, была по сравнению с предшественниками компактнее и маневреннее: разработанная для стремительных полетов и маневров, а не для перевозок, более изящная, чем любое другое произведение Имперского цеха. В отличие от других кораблей её нос и обшивка были декорированы, украшены многочисленными рисунками из старинных легенд и мифов, вплоть до дай вьетских со Старой Земли. Обшивку портил единственный след от выстрела − выжженная пробоина в одной из башен раскрашенной цитадели, покалечившая Разум, который одушевлял корабль.
− Это она, − сказала Лан Нхен. − Я ее где угодно узнала бы.
У «Киноварной усадьбы» хватило такта промолчать, хотя, конечно, она могла во мгновение ока сравнить конструкцию корабля с хранящимися в ее обширной базе.
− Значит, пора. Выпускать капсулу?
Внезапно ладони Лан Нхен стали скользкими от пота, а сердце в груди застучало в бешеном ритме, словно сошедшие с ума храмовые гонги.
− Да, наверное, пора.
По любым меркам их план был безумием. Проникнуть в пространство Чужаков, каким бы оно ни было уединенным, чтобы починить корабль, как бы легко он ни был поврежден...
Лан Нхен понаблюдала за «Цитаделью черепахи» − за изгибами корпуса, изящным откосом двигателей вдали от жилого отсека, выжженной отметиной в обшивке, похожей на пулевое ранение в груди. На носу тоже был небольшой рисунок, различимый только острым глазом: веточка цветущего абрикоса − символ удачи в новом году − её более тридцати лет назад вывела на корабле мать Лан Нхен как прощальный подарок двоюродной бабушке перед тем, как корабль отправился на своё последнее роковое задание.
Конечно, Лан Нхен бережно хранила в памяти каждую деталь корабля, каждый поворот коридоров внутри, каждый закуток, каждую впадинку и щель снаружи − знала их по изображениям. И даже до этого, до того, как в ее голове зародился план спасения, она стояла перед семейным алтарем, глядя на вращающуюся голограмму корабля, который был также её двоюродной бабушкой, и задавалась вопросом, как вообще можно бросить в беде Разум и поставить на нем крест.
Теперь она стала старше, достаточно взрослой, чтобы повидать такое, отчего стынет кровь; достаточно взрослой, чтобы замыслить собственное безрассудство и втянуть в него кузину и двоюродную прабабушку.
Определенно, взрослее. Возможно, мудрее, если им посчастливится выжить.
* * *
В Заведении о них рассказывали байки, да и в любом случае достаточно было только взглянуть на них − приземистые темные фигуры, особая манера щуриться при смехе. Были и другие подсказки: воспоминания, от которых Кэтрин просыпалась, тяжело дыша, сбитая с толку, и всматривалась в белые стены дортуара, пока не исчезали пульсирующие, спутанные образы, которые она не могла точно определить, и пока ее не убаюкивало дыхание множества спящих соседок. Необычные пристрастия в еде: тяга к рыбным соусам и ферментированному мясу. Неясное ощущение, что она не вписывается в коллектив, что общество давит на нее со всех сторон, − все это казалось ей бессмысленным.