Оставаясь вашим искренним другом,
Марион».
Разумеется, де Бреку не забыл о племяннице барона де Купе. Просто в свете событий, которыми были насыщены май и июнь, он вынужденно отложил решение этой загадки до лучших времен. Да и загадки-то как таковой не было – просто его смутно беспокоила ситуация вокруг девицы и ее не родившегося еще ребенка. Кардинал предполагал, что ребенок от Гастона Анжуйского, – и он ошибся. Но кто тогда отец? Кардинал предполагал, что девица бежит в Орлеан, дабы искать защиты и поддержки у того же Месье, – и он снова ошибся. Но куда и для чего в таком случае бежала Купе? Кардинал намеревался выдать ее замуж за Рошфора и тем самым закрыть вопрос отцовства. Но Рошфор категорически отказался от этого брака – отчего же кардинал прекратил попытки устроить судьбу девицы? Мало ли при дворе шевалье, которые с радостью исполнят любое приказание первого министра Франции?
А может, все было совсем не так? Может, Арман действительно ничего не знал о ее беременности? И задание не выпускать девицу дальше Фонтенбло он дал отряду де Бреку по какой-то иной причине? Может, он, будучи осведомленным, что Месье и Купе пока еще не стали любовниками, просто не хотел, чтобы это произошло в Орлеане?
Что ж, попытка выяснить что-нибудь через Марион Делорм увенчалась успехом лишь отчасти: Гастона можно исключить. Однако неясное беспокойство по-прежнему не покидало де Бреку.
Можно было под каким-либо предлогом попасть в дом барона де Купе и разузнать все лично, «пообщавшись» с девицей с глазу на глаз. Она недурна собой (он помнил ее по Фонтенбло, когда та под присмотром Беатрис дожидалась поправки виконта д’Армаль-Доре, помнил остренький носик и приметную родинку над правой бровью), наверняка хорошо воспитана – отчего же не провести вечер в ее обществе? Но барон не мог найти ни одного мало-мальски достойного объяснения своему любопытству. Должна же быть хоть одна причина, чтобы выпытать девичьи тайны доступными вампиру способами? Копание в памяти женщин без причины – занятие слишком уж неприличное для мужчин, да к тому же предосудительное: Ля Мюрэн не замедлит обличить де Бреку в нарушении. И пусть последнее замечание выглядело, скорее, попыткой мысленно пошутить, барон не исключал вероятности такого развития событий: неуемный Светлый взял за привычку появляться в самый непредсказуемый и неподходящий момент.
Стоп! А что же делал в Фонтенбло сам Ля Мюрэн?! Оказался ли там случайно? Или выслеживал де Бреку? Или… выслеживал племянницу барона де Купе?
Уж не он ли стоит за бегством девицы из Парижа?! Не он ли отец ребенка? Это объясняло бы его отношение к вампиру, который развернул карету и силой заставил мадемуазель вернуться домой, а потом еще и самого дозорного оставил в дураках там же, возле каменоломни. Допустим, он собирался спровадить ее с глаз долой… хотя нет, не спровадить. Светлый бы, скорее, помог ей избежать позора, обустроил уютное гнездышко в провинции, где его любовница в достатке и спокойствии родила и воспитывала бы его отпрыска. А что вне брака – так всякое случается. Генрих Великий признал большинство своих внебрачных детей, и более того – некоторое время они воспитывались вместе с Гастоном, Людовиком, Изабеллой и Кристиной, что вызывало вполне объяснимый гнев Марии Медичи. Генрих не просто признал их – он общался с детьми, возился и играл с ними, как самый настоящий отец, каким хотел бы быть и сам де Бреку.