Или взять, к примеру, его боевых товарищей. Лёлю взял на воспитание Малыша еще дитем, из чужой семьи, а отношения у них – как у родных отца и сына. Вот и в случае с мадемуазель де Купе: даже если дозорный не возьмет на себя ответственность, есть шанс, что рано или поздно все равно найдется кто-нибудь, кто примет этого ребенка как родного – тот же д’Армаль-Доре, например.
Действительно, ничто не мешало Ля Мюрэну подготовить это бегство с целью укрыть беременную любовницу от скандала и пересудов. Никто и ничто – кроме де Бреку и его отряда, внезапно вмешавшегося в намеченный план. «Только не делай вид, что действительно не помнишь!» – эти слова Светлый произнес в Амьенских садах в ответ на вопрос, за что же он мстит барону. Неужели все складывается? Неужели все так просто? Дозорный прикрывал последствия своего недостойного поступка, какой-то низший Темный ему в этом помешал – отсюда и ненависть?
Нет. Никуда не годится. Де Бреку и сам себе не верил. Что бы там ни случилось между Ля Мюрэном и Купе, Светлый не оставил бы ее, пьяную или одурманенную, посреди улицы, ночью, в отдаленном квартале. Он бы, скорее, самолично привел ее домой и попросил у дядюшки благословения на брак – у Светлых поголовно наблюдается подобная тяга к самопожертвованию.
Что-то тут не так. Де Бреку подумалось, что надо будет непременно разобраться в этом деле до конца, как только появится шанс.
* * *
С довольной улыбкой смотрел он, как пламя лижет неподатливый пергамент; и в эту минуту он воистину ощущал себя самым могущественным человеком во всем государстве Французском. Ничто не ускользало от его глаз, ничто не миновало его, он держал в своих руках все судьбы, даже судьбу короля Франции.
Морис Дрюон, «Узница Шато-Гайара»
– Мне не нравится ваш взгляд, Бреку! – подняв глаза от бумаги, ворчливо произнес Ришелье. – Уж не осуждаете ли вы меня?
– Я не смею осуждать вас, монсеньор.
– Может быть, вам жалко королеву?
– Не в моих привычках жалеть кого-либо из ваших недоброжелателей, – невозмутимо ответил де Бреку.
– Это правильно, сын мой, – кивнул кардинал. – А если вы когда-нибудь вдруг усомнитесь – вспомните то, что я вам сейчас скажу: я никогда не наказываю невиновных. Даже если бы речь шла о супружеской измене, я бы и пальцем не пошевелил в таком случае. Но Анна задумала измену государственную, и я – как первый министр Франции и преданнейший слуга его величества – не мог оставаться в стороне.
– Но все уже закончилось! – заметил барон.
– Ах, друг мой, как же вы наивны! – Ришелье поставил локоть на стол и подпер ладонью подбородок. – Разумеется, Анна напугана и подавлена, но это не означает, что она не вернется к своему плану, когда все страсти улягутся. Один кандидат ускользнул – так что же мешает ей найти другого? И вот на этот случай я должен быть уверен, что у меня имеется оружие против королевы. Камер-фрейлина мадам де Ланнуа сообщила через Рошфора, что именно находилось в шкатулке, которую Анна отдала Бэкингему. А были там алмазные подвески – подарок его величества, между прочим! Каково, а? Дарить любовнику то, что подарил августейший супруг! Верх лицемерия. И если в следующий раз мои попытки противостоять интригам королевы окажутся менее удачными, мне необходимо иметь на руках доказательство интриги уже раскрытой. Потому-то вы и отправляетесь в Лондон. Письмо, которое я сейчас пишу, вы отвезете Люси Хэй, графине Карлайл. Она была любовницей Бэкингема до прошлого месяца, до самого его отъезда в Париж. Не думаю, что ей понравится то, как герцог развлекал себя во Франции в обществе Анны Австрийской и Марион Делорм.