Лере Кисловой трудно было бы описать этот мир в двух словах – он был очень разный, конечно, но если рассмотреть основной его покрой, он был сшит как будто бы на нее, на ее характер, на ее отношения с людьми – мир отказников был легкий и вместе с тем удивительно бесстрашный, надежный и вместе с тем опасный, полный игры и превращений и вместе с тем совсем честный и правдивый. Здесь вещи всегда назывались своими именами – и это было приятно, здесь не понижали голос, а если и понижали, то в каких-то уж совсем особых случаях. Ну например…
Первое время подпольные занятия по ивриту вел знаменитый Щаранский, приходя на квартиру, он вел себя как настоящий Джеймс Бонд или Владимир Ильич Ленин в августе 1917 года – «хвоста нет», сообщал он важно девушкам и юношам, затем брал с кровати самую большую подушку и накрывал ею телефон, затем аккуратно выглядывал в окно и наконец окончательно объявлял: все, можно, и они открывали свои конспекты.
Потом ивриту учил Михаил Некрасов, в Товарищеском переулке, она хорошо помнила этот адрес, для нее он был как маленькая нарисованная дверь на стене у Буратино, ведущая в другой мир. Посылки из Израиля с «еврейской помощью» она получала на Главпочтамте, причем на другую фамилию – Белопольскую (фамилия деда), просто показав свидетельство о рождении отца и свое. И ей все выдавали. Она не уставала удивляться чудесам этого нового мира, открывшегося тогда, в Коктебеле, и еще тому, как легко и просто она туда забрела, в общем-то совершенно случайно и навсегда (так ей казалось), в отличие от пыльного мира советских редакций, куда она перед этим долго и упорно шла, не понимая, что этот мир – не ее.
Где-то там, в самом дальнем уголке этого пыльного мира советских редакций, уместился и я. Как и многие журналисты моего поколения, я помнил Леру Кислову молодой и блестящей, с каким-то фантастическим обаянием, в ее морщинке у левой губы, в ее мерцающих глазах и, конечно, в ее вельветовых жакетах а-ля Мик Джаггер, которые она шила себе сама, таилось что-то такое, от чего хотелось крепко задуматься – о том, почему мир так несовершенен и почему такие девушки всегда проходят мимо, лишь на секунду остановившись и помахав тебе ручкой. Но это было банально и пошло, и я об этом молчал и с Лерой старался просто дружить.
Да, это были свободные люди, Боря, Володя, Миша и многие другие, они не боялись говорить обо всем, читать все – читали, конечно, адову тучу тамиздата. Особенно она запомнила, как на какой-то квартире всю ночь вместе со всеми читала на белом экране книгу Авторханова «Технология власти» на фотопленке, слепую копию, но на детском проекторе для диафильмов все прекрасно получалось, лампа подсвечивала и укрупняла текст, только если кто-то не успевал жадно и быстро проглотить страницу, как она, то приходилось ждать; впрочем, и это было весело и сопровождалось разными шутками про то, у кого какая скорость. Эта волшебная ночь с чтением запрещенной книги вдесятером (или их было даже больше?) осталась в памяти как изысканное, острое, но уже вполне ожидаемое удовольствие. Но и не только книги – юное, порой глупое бесстрашие касалось всего. Они не боялись пить «все что горит», курить марихуану, ну и, наконец, по праздникам ходили «на горку» возле хоральной синагоги на улице Архипова…