Яна задумалась.
Вообще идея выйти в город в черных ну или хотя бы в темных колготках давно не давала ей покоя.
Она даже не знала почему.
– Ну то есть ты хочешь, чтобы на тебя мужики оборачивались, приставали к тебе, да? – продолжала неприятный допрос Чайлахян.
– Ну в общем-то да, – честно призналась Кораблева.
– Ну тогда я умываю руки, – произнесла Чайлахян загадочную фразу, после чего спросила, нет ли чего-нибудь пожрать.
Зеленка все еще никак не хотела смешиваться с водой, а Кораблева уже почувствовала, что устала.
Они нарезали бутерброды с маслом и колбасой, сделали чай и молча поели, каждая обдумывая что-то свое.
– Смешалась, – сказала Чайлахян, меланхолически глядя в воду.
– Это что? – удивленно сказала Кораблева. – Это такая бледная вода?
– Это не вода, а раствор, – сказала Чайлахян. – Ну а ты чего хотела? Один пузырек на пять литров.
– Ну не на пять, а, наверное, на три.
Кораблева опять пошла в аптечку и вылила в тазик еще один пузырек. Зеленка опять медленно начала смешиваться с водой.
…Наконец наступил самый важный момент.
Вообще эластичные колготки, тем более гэдээровские (производства Германской Демократической Республики), были тогда на вес золота, стоили немереных двенадцать или даже пятнадцать рублей (на черном рынке, в туалете у Кузнецкого моста), да и в магазине недешево – семь восемьдесят, но достать их было не так-то просто, я прекрасно помню, как мои знакомые девушки буквально плакали, когда замечали спущенную петлю или если колготки, не дай бог, порвались. Это была целая трагедия.
– Не страшно тебе? – грубо спросила Чайлахян. – Вдруг испортишь?
– Ну в каком смысле испорчу? – раздраженно ответила Кораблева. – Нельзя будет носить?
– Ну да, нельзя.
– Понимаешь, – терпеливо сказала Кораблева. – Они все равно старые, ношеные. А я хочу подарить им новую жизнь!
– Ну валяй, – сказала Чайлахян, и Кораблева бросила колготки в тазик.
– Они должны вымачиваться минимум три часа, – сказала Кораблева, зачарованно глядя в зеленый раствор.
– А мама твоя когда с работы приходит?
– В шесть.
– Ну так значит, ты не успеешь, – сказала Чайлахян, которую в этот день обуял какой-то бес правдолюбия.
– Иди ты знаешь куда? – наконец разозлилась Кораблева. – Без тебя справлюсь.
Но Чайлахян не обиделась и не ушла.
– Знаешь что? – вдруг сказала Кораблева после непродолжительной, но тяжелой паузы. – А давай их на огонь поставим.
– Ты все перепутала, – сказала Чайлахян грустно, уже понимая, что ее правдолюбие – это тяжкий грех. – Варят джинсы. Ну или юбки джинсовые. Колготки отмачивают.
– Да иди ты! – опять сказала Кораблева и смело зажгла газовую плиту.