– Как красиво! – сказала Финкельштейн. – Магомед, скажите, а сколько все-таки это стоит?
У Магомеда заблестели глаза.
– Давайте завтра, все завтра… – сказал он.
В этот момент Николаева куда-то исчезла. Люся никак не могла взять в толк, где она, спросила об этом Магомеда, он пожал плечами, может в туалет пошла, и открыл дверь в их коттедж, где она хотела сразу рухнуть, даже не зажигая света, но рухнуть не пришлось.
Под настольной лампой у стола сидел директор трансформаторного завода и ласково улыбался.
– Пришла? – сказал он и немедленно попытался схватить ее за грудь.
Борьба была недолгой.
Финкельштейн, слава богу, была не робкого десятка, да и физически крепкая девушка – она резко пхнула Афанасия Магомедовича в грудь и попыталась закричать, но он зажал ей рот потной ладонью.
На столе лежала ее книга – «Богач, бедняк», подшивка из «Иностранки», 1972 (?) года, недочитанная ею в железнодорожной кассе, и она стала лупить его по башке, причем сильно.
Он отскочил.
– Ты что, дура, с ума сошла? – спросил он довольно зло.
И в этот момент на Люсю Финкельштейн снизошло какое-то наитие. Часто (в течение своей дальнейшей жизни) она вспоминала этот момент и думала о том, что же помогло ей тогда найти единственно правильные слова.
А слова были такие.
– Партбилет положишь, сволочь! – сказала она тихо, и директор трансформаторного завода вдруг отступил куда-то в тень, от волшебного круга настольной лампы, так, чтобы его лицо было не очень видно.
Но несмотря на эту самую тень, она видела, какая борьба отражается на его крупном, как бы высеченном из камня профиле, как теряет он свою крупность и каменность и становится постепенно толстым и испуганным.
Афанасий Магомедович еще немного подумал и вышел, хлопнув дверью.
В тишине комнаты гулко бухало у нее в висках.
Выглянув в окно, Финкельштейн перебежала в «домик для брата». Там сидели испуганная Николаева и ничего не понимающий Васечка.
– Кошмар! – веско сказал Васечка. – Что ж это такое, а?
– Ты ж говорила, тебя встречать будут на высоком уровне, – язвительно прошипела Николаева.
– Давай претензии потом, – ответила Люся. – Сначала решим, что делать.
Но делать было особенно нечего. Выбираться из пансионата в темноте было практически нереально и даже опасно.
Васечка плечом сдвинул шкаф и забаррикадировал дверь.
Потом он стал искать, чем защищаться. Защищаться было решительно нечем, в домике не было даже вилок.
Тогда он взял в руки стул и встал у окна.
– Живым не дамся! – прохрипел он, и обе подруги неожиданно рассмеялись.
Впрочем, это была действительно тяжелая ночь.