Находка к находке, придумка к придумке — с годами букварь становился лучше и лучше. Мы благодарны всем его создателям. Однако тем первым, чьи едва различимые фигуры за дымкой веков встают в воображении в мерцании оплывших свечей, в копоти лучин, — благодарность особая…
Букварь из Кутеина сохранился до нашего времени всего в одном-единственном экземпляре. Том самом, что во Львове. Каждый знает — чем лучше книга, тем короче ее век. Это плохой книге, которой люди мало интересуются, легче сохраниться. Сто лет может такая важно простоять на полке, а выглядеть будет, словно вчера из типографии. А книге интересной, разумной застояться не дадут. Очень скоро после выхода у нее и обложка, точно лоб мудреца, возьмется морщинами, и истончатся, расползутся от частого прикосновения рук страницы, и поблекнет, выцветет краска. Но книга такая может гордиться видом своим, будто славный воин боевыми ранами… Львовский экземпляр в одиночестве остался, потому что необходимым для людей стало создание Соболя. Пользовалось огромным спросом. И не стояло, попав в дом, нетронутым, а честно отрабатывало потраченные на него хозяевами деньги — человека за человеком приобщало к грамоте, из рук в руки переходило. Вот и нет у него братьев-близнецов — погибли на славном просветительском поприще.
Шумят, переговариваются над речушкой-ручейком Кутеинкой вековые сосны. Бегут под ними у Соболя дни в хлопотах и заботах. А в мире происходят большие и малые события. Эхо их докатывается и сюда, находит отзвук и в его судьбе.
В Киеве не стало Иова Борецкого. Молебен по нему отстоял Соболь вместе с монастырскими. Отстоял с искренней горестью — лишь добром мог он помянуть книжника-митрополита. Годом позже умер Сигизмунд III, король. Однако эта весть кого опечалила, а кого и обнадежила.
На пышную костельную панихиду по покойнику и на поминальные застолья съехались магнаты со всей державы. Произносили слезные речи о том, каким великим да благородным был король Сигизмунд. Однако на землях, где слышалась чаще не польская, а белорусская и украинская речь, хотя считались они за польской короной, — на этих землях память об усопшем долго еще будет чернее тучи. Слишком мрачным по натуре был почивший в бозе венценосец, хмуро-подозрительным ко всему, что не католическое. Кровь и костры расправ — вот чем над Неманом, Двиной, Днепром, Припятью отмечены годы, что отсидел он на троне. И поскольку трон тогда в Польше не переходил по наследству, а король выбирался сеймом, то появилась надежда, что рвущийся к этому трону сын покойного, Владислав, дабы заполучить побольше сторонников в сейме, от отцовской нетерпимости откажется. Ведь в сейме рядом с католической имела голоса и православная шляхта. Да и пошел сын не в отца — был попокладистей и похитрее.