— И не впервой это, — подхватила было и Татьяна Михайловна, но звонкий голос Марьюшки покрыл ее слова:
— Попросимся у государыни, чтобы и нас взяла с собой, и вся недолга.
Против этого никто слова не сказал. Всем была охота великая у Троицы-Сергия побывать. Только, как стали перебирать, кого проситься посылать, — все призадумались.
Царевны-тётки сразу идти отказались.
— Негоже это нам. Годы наши не такие, чтобы спрашиваться. Откажет — обида большая.
Евдокеюшку-смиренницу хорошо бы послать. Старшая она между сестрицами, и с царицей у нее неладов не было. Всем хороша Евдокеюшка для посылки, да в одном у ней недохватка: не речиста больно. Слово вымолвит, за другим в карман идет. Пока достает, о чем речь завела, — позабудет.
Марфа с Софьюшкой много речистее. Софья особенно. Но их лучше с мачехой не сводить. Не ладят они с ней. Катеринушка тоже вовремя смолчать не умеет. Вот разве еще Марьюшка…
И в то самое время, как на Марьюшке остановились, Федосьюшка в сад пришла. Не успела царевна рот раскрыть, чтобы сестрицам про поход рассказать, как все зараз, в один голос, ей навстречу:
— Федосьюшка к царице пойдет!
На Федосьюшке все сразу порешили. Ее Наталья Кирилловна любит. Еще на днях говорила, чтобы Федосьюшка к ней почаще в покои хаживала. Детки царицыны ждут не дождутся, чтобы царевна с ними позабавилась.
Отправили к царице Федосьюшку.
Скорехонько, руками привычными, обрядила мама свою царевну для выхода. Повязку Федосьюшкину девичью — венец, шитый жемчугом, — на голове поправила, тяжелый косник — на конце косы подвеску треугольную из каменьев цветных — подергала, посмотрела, крепко ли вплетено и, как всегда, не удержалась, сказала:
— Эх, коса-то у тебя, царевна, тихо растет. Коснику, почитай что, держаться не в чем.
Поохала мама, летник царевне выходной через голову продевая, что и шея-то у Федосьюшки больно тонка, и плечи под оплечьями, каменьями зашитыми, словно гнутся.
— Мне бы поскорей, мамушка. Сестрицы да тётушки меня в саду дожидаются, — остановила ее царевна и отстранила рукой ларец уборный, который поднесла ей Дарья Силишна.
— Для светлости личико бы подбелила да румянца бы подбавила… — попытала уговорить мама. — Бровки бы подсурмила…
— Не люблю я этого. Будет того, что ты мне утром на лицо навела.
Вышла царевна с мамой в сени светлые, просторные. Сенные девушки с лавок повскакали, длинным рядом выстроились. Впереди них карлицы в лазоревых душегреях стали, дурки, шутихи вперед протиснулись. Все, кроме Фе-досьюшкиных двух боярышен-подружек и ее собственных сенных девушек, на месте остались, а ее, царевнины, парами степенно к дверям тронулись. Впереди них стольники, дети боярские, подростки лет десяти — двенадцати, двери отворять заспешили.