Недальновидный молодой человек и не подозревал, что он без особенных поводов делается какой-то странной мишенью для двух стрелков, стоящих совершенно на противоположных точках, и всему этому причиной — знание им иностранных языков и его молодость.
Ласково, учтиво Лубенецкий просил и Верещагина не забывать его кофейни, обещаясь, в свою очередь, посетить его как-нибудь.
Яковлев ухватился за это приглашение.
«Отлично! — рассуждал он. — Превосходно. Не узнаю ли я кое-что этим путем. Юноша в моих руках. Лубенецкий, наверное, встречаясь с ним, как с неопытным человеком, будет говорить напрямки. Этого-то мне и нужно. Тут-то я его и подловлю, если встретится надобность».
Зачем-то вошла пани Мацкевич и потом что-то шепнула на ухо Лубенецкому. Лубенецкий извинился и вышел, обещая через минуту-другую возвратиться.
— Видели? — мигнул Яковлев на вышедшего Лубенецкого, обращаясь к Комарову и Верещагину.
— Предобрейшая он душа, Ганя! — ответил Матвей Ильич, добродушно посасывая стамбулку. — Люблю таких.
— А он-то и есть настоящий разбойник.
— Не верю, Ганя, хоть убей! — качнул головой Комаров. — Предобрейшая душа, и конец делу. Я, братец, раскусил его.
— Я тебе говорю, что разбойник.
— Да ведь у тебя, поди, все разбойники, Ганя, благо, якшаешься с ними.
— А вам как сей мужчина показался, молодой человек? — обратился Яковлев к Верещагину.
— Человек со смыслом, — отвечал Верещагин только для того, чтобы сказать что-нибудь. Он совершенно не обращал внимания на содержателя кофейни и сидел, потому что другие сидели, потому же и слушал и говорил кое-что. Поступок с Надеждой Матвеевной еще не успел выветриться у него из головы и сильно тревожил его мысли. По временам ему даже совестно было смотреть на Матвея Ильича, который сидел с ним рядом.
— Эх, вы, сычи безголосые! — проворчал укоризненно сыщик. — «Предобрейший!» «Со смыслом!» Вам и показывать-то не стоило такого молодца! Не поймете вы его, не вашего ума это дело! Ваше дело только «ерофеич» тянуть!
— А «ерофеич» у него отменный! — подхватил Матвей Ильич. — Надо будет к нему почаще заворачивать.
Вошел Лубенецкий.
— А мы тут про тебя, Федор Андреич! — обратился к нему Яковлев как ни в чем не бывало.
— Что такое? — сел Лубенецкий.
— Да вот почтеннейший сочинитель говорит, что ты — предобрейшая душа.
— Говорю! — отчеканил Комаров.
Лубенецкий приятно улыбнулся Комарову. Комаров ответил тем же.
— Поздравляю! — обратился к ним сыщик. — Новые друзья… с вас спрыски, господа… и хорошие…
— Первую повесть, которую напишу, — проговорил Матвей Ильич, — посвящу тебе и напишу так: «Надворному советнику и кавалеру Гавриилу Яковлевичу Яковлеву — всенижайше посвящает Матвей Комаров, житель города Москвы». Доволен?