— А Кутузов?
— Кутузов в армии, — отвечал шутливо Растопчян.
— Но ведь вы не можете один спасти столицу, граф?
— Спасу… но, может быть, по-своему. Однако ж я буду во всем виноват. Меня станут проклинать: сперва барыни, потом купцы, мещане, подьячие, а потом и все умники и весь православный народ. Я знаю Москву, Сергей Николаевич! Что вы на это скажете?
— Скажу словами, сказанными вам нашим почтенным историографом Николаем Михайловичем: будучи обязав всеми успехами своими дерзости, Наполеон от дерзости и погибнет.
— Дай-то Бог.
XVII
— Что граф? — встретил Яковлев Лубенецкого.
— Предложил быть полицейским.
— Ну, вот! Я тебе говорю, что у тебя рожа полицейская.
Они отправились в кофейню, чтобы спрыснуть новую должность Лубенецкого.
В кофейне сидел Верещагин. Увидав его, Яковлев быстро скрылся, проговорив на лету Лубенецкому: «Вот он, дурак-то, сидит, действуй!»
Верещагин сидел не один. С ним сидел его давнишний знакомый, губернский секретарь Петр Алексеевич Мешков. Это был человек лет тридцати пяти, настоящий тип подьячего того времени.
Лубенецкий подошел к ним, поздоровался и снова отошел.
Верещагин потребовал газет и трубку табаку. Видимо, он находился в каком-то возбужденном состоянии. Лубенецкий зорко следил за ним, делая вид, что он занят своими делами. Верещагин между тем просматривал какую-то газету.
— Ну, что нового в газетах-то? — спросил Мешков.
— Плохи наши дела, Петр Алексеич.
— Чем?
— Француз идет да идет.
— Ну, и пусть его! Нам что!
— Как что, братец! Нас должно интересовать это.
— Конечно. Да только что ж в том, что идет. Любопытно было бы знать кое-что другое.
— Есть кое-что и другое, — проговорил как бы нехотя Верещагин, — да сказать-то об этом не всякому можно. У меня, например, есть такая новость, что только пальчики оближешь.
— Ну, что ты! Скажи, брат!
— Прочесть, пожалуй, можно.
С этими словами Верещагин, оглядевшись, вынул из кармана полулист синей бумаги и тихо прочел Мешкову известную речь Наполеона к князьям Рейнского союза, переведенную им с некоторыми изменениями.
— Ты это откуда же взял?
— Перевел из гамбургских газет, — ответил Верещагин, пряча бумагу.
— Славная вещь! Позволь, брат, мне списать копию.
— Ну, милый мой, здесь не место списывать копию. Еще увидит кто.
Лубенецкий в это время вышел в свою отдельную комнату. Там сидел Яковлев.
— Что? — спросил сыщик.
— Читал что-то чиновнику. Вероятно, какую-нибудь переводную речь Наполеона.
— Надо следить. Ты мне скажи, когда они выйдут.
Лубенецкий снова появился в кофейне. Верещагин и Мешков собирались уже уходить. Лубенецкий сообщил об этом Яковлеву. Яковлев шмыгнул на улицу. Через несколько минут Верещагин и Мешков вышли. Яковлев последовал за ними. Был восьмой час пополудни. На небе собиралась густая туча.