— Володимир-ко-о! — донесся с горы зычный голос Ильи Ивановича. — Иди ужина-а-ть!
Я вздрогнул, снова ощутив весь ужас моего положения. Десятый век… И я в нем совсем, совсем один… Сразу стало холодно и тоскливо. Опять к глазам подступили слезы. Но я сердито смахнул их рукой и снова взял лошадь за повод.
Едва мы поднялись на заросшую соснами гору и я поставил Чубарого под навес, как всё вокруг потемнело и упали первые тяжелые капли дождя. Сверкнула молния, и почти тотчас ударил гром. Я вошел в открытую дверь жилища. Это была полуземлянка со стенами из плетня, обмазанного глиной. Снова сверкнула молния и над крышей оглушающе треснул гром.
— Эка, как Перун осерчал! — сказал Ратибор и притворил поплотнее двери. — Это он на тебя, Ильюшенька, сердится. Ильин день приближается по твоей вере христовой, а по-нашему, по-старинному, — Перуново празднество. Ты же и пророку своему Илье не молишься, и Перуна не чтишь.
Я, привыкнув к полумраку, продолжал рассматривать жилище. На низкой глиняной печке без всякой трубы стоял медный низкий котел или скорее глубокая сковорода без ручки, в которой жарилась рыба. На столе, сделанном из одной толстенной доски, которая лежала на четырех вбитых в земляной пол столбиках, лежали ломти хлеба, деревянные ложки и перья зеленого лука. Здесь же стоял большой глиняный кувшин.
— Садись, отрок, стерлядки поесть! — весело сказал Ратибор, перенося с печки на стол медную сковороду. Пахло из нее потрясающе вкусно. Это была и не уха, и не жареная рыба, а нечто среднее между тем и другим, что по-современному можно было бы назвать как «стерлядь в собственном соку».
О стерляди я знал только по книжкам. А здесь эту редкостную рыбу даже деликатесом, кажется, не считали. Рыба как рыба. Как у нас иваси или хек. Стерлядь оказалась изумительно вкусной. С луком, с перцем, с лавровым листиком. Особенно меня удивило, что им уже был известен перец. Я даже выудил ложкой одну горошинку и стал ее рассматривать.
— В этих горошинках, хоть они черные и на вкус острые, вреда нету, — сказал Ратибор. — Ешь, не сумлевайся. Это перец. Его из далеких стран через Тмутаракань привозят. А лавровый листок в Царьграде растет. Сам видел, когда туда со Святославом походом ходил.
Против перца и лаврового листа в жареной рыбе я, разумеется, не возражал. Но когда в нашу общую сковородку упала, ошпарив крылья, большая синяя муха и Илья Иванович преспокойно извлек ее пальцами из соуса, вот тут, признаюсь, мне захотелось положить ложку и поскорее выйти на воздух. Я бы так и сделал, но ведь голод не тетка, как любил повторять мой дедушка, и мне пришлось остаться за столом. Есть хотелось зверски и стерлядь была так вкусна!