Илья Муромец снова встал во весь рост, заполнив собой чуть не все жилище, и, раскинув широко руки, запел в полный голос:
Ты прости меня, родна матушка.
Я за Русь погиб, Русь великую.
Русь великую да свободную!
Закончив песню, Ратибор, не стыдясь, вытер тыльной стороной ладони навернувшиеся слезы. Да и я тоже… Уж очень душевно, впечатляюще спели старые вояки, ничего не скажешь. Я понял, что песня была про них. Ведь оба вполне могли остаться лежать со стрелой в груди где-то там, в далекой «Дикой степи», как остались многие их друзья и товарищи-побратимы. А шли они туда сами, никто не обязывал. Шли добровольцами. Бросали семьи, уют и тепло родимого дома. Шли, чтобы защитить этот самый дом. Не свой лично, а общий, всего народа. И мне стало стыдно за свои недавние иронические мысли об этих двух старых воинах. И вообще о тех, кто жил задолго до нашего времени, о наших прадедах и дедах, в бесчисленных войнах защитивших страну от чужеземных нашествий. И еще мне вдруг подумалось, что само слово «защитить» означает «прикрыть щитом». Значит, оно очень-очень древнее, когда воевали со щитом на левой руке. А сколько еще есть древних слов, первоначальный смысл которых мы забываем, даже не задумываясь об их происхождении и значении.
— Ну что, Ильюшенька? — спросил Ратибор после длительного молчания. — Не пора ли нам опочив держать? Давай-ка укладываться.
И он, поднявшись из-за стола, стал поровнее укладывать шкуры на земляных нарах.
Моя первая ночь, проведенная в десятом веке, оказалась тяжелой. От медвежьих шкур невыносимо несло псиной. Все тело жгло. От богатырского храпа Ильи Муромца, наверно, дребезжали бы стекла, если бы они были в этой полуземлянке. Собственно, окон в ней тоже не было. Ведь нельзя же считать окном узкую прорезь в стене, через которую, когда топилась печь, выползал дым, а когда она не топилась, с такой же легкостью и почти так же густо влетали комары.
Я просыпался, снова засыпал на короткое время, но в конце концов, совершенно измученный, решил выбраться из жилья. У входа сидел на обрубке бревна Ратибор. Был он в белой холщовой рубахе и таких же штанах, не достававших до щиколоток его босых ног. Крупные загорелые, узловатые руки, похожие на корни дерева, устало покоились на коленях. Это были руки очень старого и много работавшего человека. Казалось, что у старика просто не было сил поднять со своих острых колен эти руки-кувалды.
— Доброе утро, дедушка! — сказал я, чувствуя себя ужасно еще и от того, что непричесан и неумыт.
— Здрав будь! — ответил улыбаясь старик. — Ты из какой страны будешь? Вечор Илья сказывал, да я чтой-то не понял. То ли из Индии, то ли от франков пришел? Рассказал бы. Я про другие страны люблю слушать.