Одним прекрасным сентябрьским вечером я лежала на террасе, облачась в свитер Льюиса — тяжелый, колючий и теплый, именно то, что я люблю. Я с трудом заставила его отправиться со мной в магазин, где он, благодаря своим весьма неплохим доходам, и пополнил несуществующий гардероб. Я часто одалживала у него свитеры, как, впрочем и у всех, с кем когда-либо жила — единственный недостаток, за который они могли бы меня упрекнуть Я подремывала, читая в то же время наиглупейший сценарий, в который мне предстояло в трехнедельный срок вписать диалоги. Речь там шла о какой-то безмозглой девице, повстречавшей умного и образованного молодого человека, и расцветшей после первого же их свидания, или что-то в этом духе. Вся беда в том, что эта безмозглая девчонка показалась мне куда умнее и образованнее того юноши. Но в любом случае, я держала в руках бестселлер, и менять сюжетную линию было никак нельзя. Поэтому я зевнула и с искренней надеждой подумала, что вот-вот вернется Льюис. Однако вместо него заявилась — проездом из Цинеситы — знаменитая, бесподобная Лола Кревет в жалком твидовом костюмчике и с огромной брошью на воротнике.
Она остановилась у моего скромного жилища, шепнула несколько слов своему шоферу и рывком открыла ворота. Ей не сразу удалось обойти «Ролс», а когда она увидела меня, в ее глазах застыло немое изумление. Должно быть я выглядела довольно необычно, с упавшей ниже бровей челкой, в огромном свитере, возлежа в плетеном шезлонге, с бутылкой виски перед собой, наподобие одиноких алкоголичек, героинь Теннеси Уильямса, которые мне так нравились. Лола остановилась в полуметре от трех ступенек, ведущих на террасу, и трагическим голосом произнесла:
— Дороти, Дороти…
Я посмотрела на нее с удивлением. Лола Кревет была национальным достоянием; она никогда и нигде не появлялась без телохранителя, любовника и, как минимум, пятнадцати фоторепортеров. Что она делает в моем саду? Мы уставились друг на друга, как две совы, и я не могла не отметить, что она превосходно следит за собой. В свои сорок три она сохранила красоту, кожу и стать двадцатилетней девочки.
— Дороти… — снова сказала она.
Я медленно приподнялась на шезлонге и самым бесцветным голосом, какой только допускала элементарная вежливость, проквакала:
— Лола…
Тут она с грацией юной лани бросилась вверх по ступеням, отчего ее грудь мелко задергалась под костюмчиком, и упала в мои объятия. Я наконец осознала, что мы обе, я и она, вдовы Фрэнка.
— Боже мой, Дороти, стоит мне подумать, что меня здесь не было… что тебе одной, совсем одной пришлось обо всем позаботиться… Да, я знаю… ты была просто великолепна, все это говорят… Я просто не могла не заехать к тебе… Просто не могла…