Последние пять лет она даже не вспомнила о Фрэнке, ни разу не приехала его проведать. И я подумала, что ей просто нечем занять вечер, или же новый любовник оказался не в состоянии удовлетворить ее чувственные аппетиты. А никто так, как скучающая женщина, не падок на чужое горе. Я философски предложила ей сесть, выпить, и мы принялись петь хвалу Фрэнку. Начала она с того, что покаялась в краже Фрэнка (но страсть извиняет все), я же — с того, что простила ее (ведь время лечит все), потом разговор потек дальше. Вообще-то Лола меня немного развлекала. Она говорила штампами, театрально акцентируя свои восторги и возмущения. Мы вспоминали с ней лето 1959 года, когда появился Льюис.
Улыбаясь, он спрыгнул с бампера «Ролса». Льюис был строен и красив, как мало кто из мужчин. На нем был старый пиджак и джинсы, волосы черной волной падали на глаза. Я увидела, собственно говоря, то, что видела каждый день, но, поймав взгляд Лолы, почувствовала это с новой остротой. Звучит довольно странно, но она споткнулась. Споткнулась, как лошадь перед препятствием, как женщина перед мужчиной, которого она захотела сразу и страстно. Улыбка Льюиса погасла; он ненавидел незнакомцев. Я дружески представила их друг другу, и Лола тут же пустила в ход все свое оружие.
Она не была ни дурой, ни дешевой кокеткой. Эта женщина имела голову на плечах, положение и профессиональный вес. Я просто восхищалась ее игрой. Она и не пыталась ослепить или восхитить Льюиса, а сразу переняла наш стиль отношений, поговорила о машине, небрежно наполнила свой стакан и как бы вскользь поинтересовалась его планами — короче говоря, являла собой женщину дружелюбную, открытую, и страшно далекую от «всего этого» (то есть, от Голливуда). Но в брошенном на меня взгляде я совершенно ясно прочла, что она принимает Льюиса за моего любовника и решила его увести. После бедняги Фрэнка это уж чересчур, и все-таки… Признаюсь, я почувствовала легкое раздражение. Одно дело развлекаться с Льюисом, но снова делать из меня дуру… Просто страшно, на какую глупость может толкнуть тщеславие. Впервые за эти шесть месяцев я позволила себе жест собственницы в отношении Льюиса. Он сидел на земле, смотрел на нас и почти ничего не говорил. Я протянула ему руку:
— Прислонись к моему креслу, Льюис, оно послужит тебе спинкой.
Он прислонился, и мои пальцы машинально заблудились в его волосах. Он тут же, с неожиданной властностью, откинул голову назад, прямо мне на колени; его глаза были закрыты, он казался абсолютно счастливым, и я отдернула руку как от ожога. Лола побледнела, но это не доставило мне никакого удовольствия: я стыдилась себя самой.