Нет, что ни говори, мужчины просто очаровательны. Я решила выйти за Пола завтра же, ведь это так много для него значило. Однако я подавила порыв немедленно сообщить ему об этом, поскольку твердо придерживалась правила: никогда не произносить вслух ничего важного на вечеринках. Я ограничилась тем, что, воспользовавшись щедрой тенью магнолии, запечатлела на его щеке нежный поцелуй.
— А как там поживает наш малыш? — спросила я.
— Глория смотрит на него, как коккер-спаниэль смотрит на кость. Она ему просто шагу не дает ступить. За его карьеру можно больше не беспокоиться.
— Да, если он не успел кого-нибудь убить, — тут же подумала я.
Я решила пойти и посмотреть, как он там, но опоздала: со стороны бассейна донесся сдавленный крик, и сразу, как это бывает в романах, мои волосы встали дыбом, несмотря на сдерживающий их лак.
— Что это? — в ужасе возопила я. Но Пол уже побежал к месту происшествия, вокруг которого кольцом собирались любопытные. Я закрыла глаза. Открыв их, я увидела перед собой безразличное лицо Льюиса.
— Бедняжка Рина Купер. Она мертва, — спокойно произнес он.
Рина Купер была именно той сплетницей, с которой он разговаривал час назад. Я с ужасом посмотрела на него. Слов нет, Рина не являла собой образец доброты и человеколюбия, но в своей мерзкой профессии слыла одной из лучших.
— Ты же обещал мне, — сказала я. — Ты же обещал…
— Что обещал? — удивленно спросил он.
— Обещал никого не убивать без моего согласия. Ты — предатель, и слово твое гроша ломаного не стоит. Ты убийца от рождения, и мне стыдно за тебя, Льюис. Это просто ужасно.
— Но… это не я, — сказал он.
— Говори это кому-нибудь другому, — резко ответила я, мотнув головой, — но только не мне. Кто же еще?
Появился немного расстроенный Пол. Он взял меня под руку и спросил, почему я так бледна. Льюис невозмутимо стоял рядом, глядя на нас почти что с улыбкой. Я едва не ударила его.
— Бедная Рина, у нее был острый сердечный приступ, — сказал Пол. — Уже десятый за последний год. Врач не мог ничего поделать: она слишком много пила, а ведь он предупреждал ее.
Льюис развел руками и наградил меня чуть ли не насмешливой улыбкой несправедливо обвиненного. Я вздохнула с некоторым облегчением. В то же время я отлично понимала, что до конца дней своих не смогу прочесть в газете ни одного некролога, не заподозрив его.
Вечер, разумеется, был безнадежно испорчен. Бедняжку Рину увезла «скорая помощь», а вскоре разъехались и остальные гости. Я, немного подавленная, снова оказалась дома с Льюисом. С видом защитника и опекуна он протянул мне стакан алка-зельцера и настоял на том, чтобы я шла спать. Я позорно повиновалась. В это трудно поверить, но мне было стыдно за себя. Странная вещь мораль; она так часто меняется… Мне не выработать твердых моральных принципов до самой моей смерти… от острого сердечного приступа, разумеется.