Я бросилась в атаку.
— Знаешь, Пол, еще никто и никогда не принимал меня за цыпленка, а что касается драгоценностей, то у меня их не так уж много, да и ценность их невелика. И потом, не могли же мы бросить его на улице в таком состоянии.
— Ты бы могла отвезти его в больницу.
— Больница произвела на него угнетающее впечатление, надо сказать и на меня тоже.
Пол казался сраженным. Он опустился в плетеное кресло, машинально взял мой стакан с виски и отпил половину. Мне это не понравилось, но я его не остановила: бедняга явно зашел в тупик. Он как-то странно посмотрел на меня:
— Ты работала в саду?
Я кивнула для убедительности несколько раз. Удивительно, как некоторые мужчины постоянно вынуждают нас лгать. Вот и сейчас я просто не знала, как объяснить Полу мое невинное субботнее времяпрепровождение. Он снова назовет меня сумасшедшей; впрочем, мне начинало казаться, что он не так уж далек от истины.
— Надо же, незаметно, — продолжил Пол, оглядываясь вокруг.
Мой крошечный сад действительно напоминал джунгли, но я напустила на себя обиженный вид:
— Делаю, что могу.
— А что это у тебя в волосах?
Я провела рукой по волосам и извлекла две древесные стружки, белые и тоненькие, как листья. Я была озадачена.
— Это стружка.
— Вижу, — сухо сказал Пол. — Более того, она лежит и на полу. По всей видимости, ты не только работала в саду, но и плотничала?
В этот момент еще одна стружка, медленно паря, опустилась ему на голову. Я подняла глаза.
— А! Знаю, — сказала я, — это Льюис. Он лежа в кровати вырезает деревянную маску, чтобы как-то убить время…
— И щедрой рукой отправляет обрезки прямо в окно. Как мило!
Я тоже начала немного нервничать. Возможно, мне действительно не следовало привозить Льюиса к себе, но ведь это был чисто благотворительный жест, без какой-либо задней мысли. К тому же Пол не имел на меня никаких прав, и я решила указать ему на это. Он ответил, что имеет на меня такие же права, какие любой мужчина имеет на неразумную женщину, а именно право защищать ее, в общем, нес какую-то чушь. Мы поссорились, он в гневе ушел, а я осталась сидеть в кресле, выжатая, как лимон, да еще и с теплым виски. Было шесть часов вечера. На лужайке, замусоренной листвой, удлинились тени; все планы на остаток дня лопнули: ссора с Полом отменяла вечеринку, на которую мы должны были вместе пойти. Оставался телевизор, который обычно наводит на меня скуку, и несколько нечленораздельных звуков, которые издаст Льюис, когда я принесу ему ужин. Я никогда еще не встречала такого молчаливого человека. Единственный раз, когда он говорил внятно, был два дня спустя после аварии. Он тогда заявил о своем намерении покинуть больницу и принял мое гостеприимное приглашение как нечто само собой разумеющееся. В тот день я была в приподнятом настроении, может быть, слишком приподнятом. Я переживала одно из тех, слава Богу редких, мгновений, когда в каждом мужчине видишь своего брата и ребенка одновременно, отчего возникает потребность заботиться о них. С тех пор я продолжала ухаживать за Льюисом; он лежал в моем доме, растянувшись на кровати, с забинтованной ногой, на которой каждый день сам менял повязку. Он никогда не читал, не смотрел телевизор, не слушал радио и не разговаривал. Время от времени он что-то вырезал из сухих деревяшек, которые я приносила ему из сада, или смотрел в окно остановившимся взглядом. Иногда я спрашивала себя, а не сумасшедший ли он на самом деле, и эта мысль, учитывая его красоту, казалась мне даже романтичной. На мои робкие расспросы о его прошлом, настоящем и будущем он всегда давал один и тот же ответ: «Это неинтересно». Однажды ночью он очнулся на дороге, перед машиной, его звали Льюис, все остальное не имело значения. В общем, это меня устраивало: длинные истории утомляют, а большинство людей нас не щадят.