— Вас Пол Бретт. Говорит, что срочно.
Я подошла.
— Дороти? Ты уже знаешь?
— Нет, не думаю.
— Милая моя… о, господи… Фрэнк умер.
Я ничего не ответила, и Пол нервно продолжал:
— Фрэнк Тайлер, твой бывший муж. Покончил с собой вчера ночью.
— Неправда, — сказала я.
Я не могла в это поверить. У Фрэнка никогда не было ни капли мужества. Во всем остальном — просто очарователен, но мужества никакого. А для того, чтобы решиться на самоубийство, по-моему, нужно быть чуть ли не героем. Подумайте, сколько людей никак не могут отважиться на это, хотя им ничего другого уже не остается.
— Да, — продолжал Пол, — он покончил с собой сегодня под утро, в третьеразрядной гостинице. Недалеко от тебя. Никаких объяснений.
Мое сердце билось медленно-медленно. Медленно и с трудом. Фрэнк… его жизнерадостность, смех, кожа… мертв. Странно, как смерть человека легкомысленного может произвести более тяжелое впечатление, чем гибель натуры глубокой. Нет, я не могла поверить…
— Дороти, ты меня слышишь?
— Слышу.
— Дороти, ты должна приехать. У него никого нет, а Лола в Риме. Мне очень жаль, но тебе придется взять на себя все формальности. Я за тобой заеду.
Он повесил трубку. Я передала телефон секретарше — ее, одному Богу известно почему, звали Кэнди[2] — и села. Она посмотрела на меня и, повинуясь шестому чувству, которое и делает ее незаменимой, открыла ящик с надписью «Дела» и протянула мне хранящуюся там всегда бутылку виски. В рассеянности я сделала большой глоток. Я знаю, почему людям, находящимся в состоянии шока, обычно предлагают выпить: алкоголь настолько омерзителен, что вызывает отторжение, своего рода физическую встряску, которая выводит из оцепенения лучше, чем что бы то ни было. Виски обожгло мне рот и горло, и я в ужасе очнулась.
— Фрэнк умер, — сказала я.
Кэнди снова уткнулась в платок. Уже не раз, в те часы, когда вдохновение покидало меня, мне предоставлялась возможность поведать ей печальную историю моей жизни. Она знала о Фрэнке, и от этого мне было легче. Я бы не вынесла, если бы в этот момент рядом со мной оказался кто-то, не ведавший о существовании Фрэнка. А ведь бедняга уже давно пропал из виду: о нем совершенно забыли, как о любой бывшей знаменитости. Самое ужасное, что здесь, в Голливуде, слава, умирая, превращается в нечто отвратительное. Благодаря короткой строке в газете, туманным пересудам, грязным и безжалостным, которые неизбежно породит его самоубийство, Фрэнк, некогда бывший «очаровательным Фрэнком», вызывавшим всеобщую зависть мужем Лолы Кревет, Фрэнк, чей смех все еще звучал у меня в ушах, умрет дважды.