Настя стала нервной, подозрительной, замкнутой. Необъяснимое чувство беззащитности перед какой-то зловещей всевидящей силой ни на минуту не оставляло ее. Эта темная сила, казалось, преследовала Настю повсюду. Никогда прежде ей не приходилось настороженно коситься на окружавших ее людей; с опаской оглядываться — не преследует ли ее кто-нибудь на темной улице; не заглядывает ли в окна или, прикрывшись газетой, не изучает ее тайком в вагоне метро… Каждый случайный взгляд, жест, необъяснимая усмешка незнакомого человека вызывали у Насти сердцебиение. А истерический визг тормозов остановившейся неподалеку автомашины или обступившие ее у края платформы подземки угрюмые бритоголовые молодчики в кожаных куртках и вовсе повергали ее в дрожь. Порой Насте начинало казаться, что ее незаметно, но целенаправленно сводят с ума, лишают малейшей воли к сопротивлению, ничего при этом не предпринимая. Преследуют, как преступницу или иностранную шпионку! А ведь так и до палаты номер шесть недалеко…
Но страшнее всего были ночи. Долгие. Бессонные. Одинокие. Малейший звук: будь то рваный хлопок подъездной двери ли тяжелые шаги на лестнице, поскрипывание половиц наверху или шорох ветра в кустах под окном, — выводили ее из равновесия. А теперь еще эти ужасные звонки! Уповать оставалось, пожалуй, только на Бога. И лежа в холодной постели, Настя с замиранием сердечным шептала молитвы.
В ту ночь, едва она успела дрожащей рукой положить трубку и выйти на кухню покурить, как тотчас раздался повторный звонок. Настя в ужасе метнулась к телефону. Несносный аппарат как будто намертво приковывал ее к себе постоянной угрозой разбудить Зайку. Господи, что угодно, только не это!
Затаив дыхание, Настя осторожно сняла трубку и поднесла ее к уху. В ночной тишине слышалось лишь отдаленное потрескивание и глухой волнообразный шум, будто кто-то молчаливо дышал в трубку.
Внезапно, когда Настя уже подняла руку, намереваясь робко нажать на рычаг и накрыть телефон огромной маминой подушкой, в трубке послышался язвительный злобный смешок, и необыкновенно близкий незнакомый мужской голос презрительно бросил:
— Молчишь, стерва?.. Ну, молчи, молчи… Скоро совсем заткнешься!..
И тотчас посыпались короткие гудки отбоя.
Похолодевшая и неподвижная, Настя долго стояла с трубкой в руке, борясь с непосильным головокружением, предшествующим обмороку. Потом кое-как добралась до аптечки и судорожно накапала валокордина.
Звонков в эту ночь больше не было. Но и заснуть она больше не могла. Впрочем, Настя даже и не предпринимала таких попыток. Завернувшись в дубленку поверх ночной рубашки, она до рассвета просидела в каком-то бесчувственном оцепенении на кухне. Мыслей не было. Только мертвенная свинцовая усталость обреченной жертвы.