Я отлично представляю, что произойдет завтра утром. «Выучил?» — спросит наша старенькая математичка Анна Федоровна. «Мы учили», — ответит за Васю Шебутько. Потом Шаликову будет подсказывать весь класс, и Анна Федоровна будет подсказывать, аж взмокнет вся, прежде чем начертить против Васиной фамилии неуверенную тройку.
А Вася спокойно сядет за парту, и в ту же секунду хрустальный шар знаний разобьется на тысячи осколков, и он старательно выметет эти осколки из головы, как ненужный сор. «Дотащим до восьмого класса, всем коллективом дотащим», — подбадривала меня математичка, и я соглашалась, потому что сама влекла Васю по ухабам знания, и даже директор напоминал мне время от времени: «Шаликову надо помогать».
Пропускал занятия Вася часто, объясняя пропуски болезнью. Медицинская справка всегда отсутствовала, да и никто не спрашивал у него этих справок, пришел на урок — и на том спасибо. Неожиданный визит матери объяснил мне причину его частых прогулов.
Она вломилась прямо на урок, оглядела класс затравленным взглядом, сказала обреченно: «И тут его нет», — потом села на последнюю парту и заплакала. Нас обступили ребята и, как толмачи, загалдели со всех сторон: «Он в бегах, Вера Константиновна, он все время из дому сбегает. Вы не огорчайтесь. Он, наверное, у Гришки».
— Была я у Гришки. Про Гришку разговор особый! — Шаликова погрозила кому-то кулаком. — У старшего Якова — была, у Прони Ветошкиной — была, к Зинке бегала и у Таньки была — нигде нет. Уже третий день нет.
Я не только встревожилась, испугалась смертельно, стала говорить про милицию, про больницу. Шаликова меня не слушала, горевала отдельно, охала, а потом исчезла на недоговоренной фразе.
После уроков я пошла к Шаликовым. Они жили не в рабочем поселке, как большинство моих учеников, а в соседней деревне, километрах в трех от школы. Дом стоял в конце тихой улочки — крепкий, бревенчатый, у калитки кряжистая береза, за домом огород и сад, спускающийся прямо к речке. Именно о таких домах тоскует случайно забредший в деревню горожанин, за окнами в резных наличниках ему чудится покой и тишина.
Под навесом гоготали утки, от хлева тянуло теплым, непривычным теперь запахом навоза, в нашем поселке давно не держали коров, говорили — кормов нет. Застекленная веранда была вся завалена яблоками, антоновкой. По узкой протоптанной среди этого изобилия тропочке я прошла к двери. Со стен веранды на меня весело, грустно и отрешенно смотрела шаликовская родня. В одной раме и младенцы, и гробы, и моряки в бескозырках, и сельские красавицы в свадебных платьях.