И взмахнул проколотой рукой, едва не обрызгав Зурало Годявировича веером крови. Ткнул раной под нос цыгану, но тот не отшатнулся, только губы облизнул и головой качнул.
– К врачу тебе надо, Николай, – как ни в чем не бывало прокомментировал он, похлопывая себя по карманам в поисках курева.
– К врачу?! – сквозь яростный пульс в висках Коля слышал свой голос словно бы издали. Его так и подмывало врезать уроду здоровой рукой, но он заставил себя не делать глупостей. – Пойду к врачу, да… но сперва ты признаешь, что все устроил и знал!
Эхо обвинений путалось в тенях узкого коридора, отскакивало от стен и приковывало взгляды случайных свидетелей. Надменная хамоватость цыгана померкла, уступила место неуютной прохладце недобрых помыслов и взглядов.
– Зачем такие слова произносишь? – не повышая голоса, спросил Зурало и заглянул Николя в глаза. – Не делал я ничего.
– Не делал?! – чуть ли не взвизгнул Берестов. Держать себя в руках становилось все труднее; ладонь пульсировала, а кровь продолжала течь, пачкая штанину. – А это как объяснишь?!
– Бывает такое, – сухо бросил Зурало и протиснулся мимо актера. Умудрился даже рукавом не задеть, будто протек. – Хочешь крайнего найти, помрежу жалуйся.
– Вот ты сволочь… – прошипел Коля, но здравомыслие не позволило бросить оскорбление погромче, прямо в лицо цыгана. Пришлось тут же маскировать, прикрывать ветошью пустых оправданий и нападок: – Хорошо ведь знаешь, что она меня завернет! Да еще и тебя выгородит! Ты, Зурало, как вообще эту работу получил?!
Подстегнутые болью и обидой, злые слова сочились из Берестова едкой капелью, будто колбу с кислотой прожгло. Цыган остановился, его худые плечи вздрогнули. Он покосился на Николая белесым глазом, как если бы вообще мог им что-то разглядеть.
– Каморку свою заимел, живешь в ней, ночуешь, гостей привечаешь! – продолжал Николя, монотонно сжимая и разжимая липкий алый кулак. – Делаешь в театре больше, чем завпост! Ты что, директору жизнь спас?!
Цыган вздрогнул, криво ухмыльнулся.
– Декорации я хорошие делаю, – ответил он безупречно спокойным голосом, будто не обвинения выслушивал, а с хорошим знакомым новостями делился. – С душой. А ты, Николай, не серчай на стол, что он тебя цапнул. Примет еще наша сцена, вот увидишь…
И ушел, оставив Берестова беспомощно хлопать губами.
Почти минуту стоял тот в пустом коридоре, подбирая слова, которые мог бы с запозданием швырнуть цыгану. А затем решительно ворвался в мужскую гримерку, где и вывалил их в общую актерскую пустоту.
Коллеги, уже почти переодевшиеся и отмывшие грим, на новенького смотрели молча и настороженно. Слушали, впитывали, и лишь самые возрастные неодобрительно качали головами. Севастьян Григорьевич морщил нос, покрытый венозной сеткой, и на Колю старался не смотреть.