Я села на поперечный шпагат и легла животом на пол, руки вытянув вперед. Ладони встретили пустоту. Напротив никого. Некому потянуть на себя.
Я закрыла глаза и занялась дыхательной гимнастикой, которой меня научила Ори. Я представляла себя на лучшей сцене Нью-Йорка, к моим ногам летели розы, летели розы, летели розы. У меня свои ритуалы, и я не собираюсь их комкать, пусть сегодня ее увезут далеко на север.
Ее могли сослать хоть в Сибирь. Между нами и так уже разверзлась пропасть. Я не поеду ее навестить.
Она должна была отправиться со мной на пробы. Мы бы закрутили друг другу пучки на голове, она бы морщила нос, пока я ела сыр… Но если бы она была здесь, на пробах, роль определенно отдали бы ей, а меня услали прочь, пригласив попытаться на следующий год. И роз мне бы не видать, как своих ушей.
Утром того дня ей объявили приговор. Рассказали родители – наверное, думали, что мне станет легче, и я усну спокойно, в точности зная, сколько ей предстоит провести в заточении.
Но сообщать мне не было нужды. Я уже знала. За утренним комплексом приседаний я прошерстила Интернет. Я видела, как ее, одетую в оранжевый комбинезон, подталкивали к выходу. Камера дала наплыв. Левый глаз у нее был накрашен сильнее. Закончилась тушь? И была ли вообще у нее тушь в тюрьме? Если нет, то что за дрянью она намазала левый глаз? Густые, вьющиеся волосы, которым я всегда завидовала, висели тусклыми жидкими прядями. Неужели можно облысеть в пятнадцать лет?
Она была очень бледной. У нее всегда была гладкая смуглая кожа, которой не требовался загар, а теперь – в середине лета – она походила на призрак. Ори, которую я знала, которую знали все, или думали, что знали, была уверена в себе и ни капли не заботилась о том, как выглядит. В отличие от меня. После занятий балетом она светилась, жизнь в ней била ключом, тогда как мне хотелось сунуть голову под струю холодной воды и рухнуть на землю, обхватив колени, чтоб перестали дрожать.
Наблюдая за ней в прямом эфире, я поразилась: из нее ушла вся жизнь. Ори машинально переставляла ноги, лодыжки были скованы цепью, руки заведены за спину. Растрепанная, потерянная, серая.
Дикторша принялась рассказывать о преступлении. Я выключила звук.
Ори подтолкнули к выходу, она не обернулась. Камера задержалась на закрывшейся двери, как в каком-то европейском фильме, затем побежала по толпе, выхватила лица матерей, дочери которых были убиты. Я закрыла сайт. На это утро я свое отприседала.
Перед пробами я отошла подальше от остальных и достала сыр. Затем потрясла руками и ногами, покрутила шеей, размяла суставы, стараясь не думать об Ори. Выкрикнули мой номер, я пошла в зал – только не думать о ней, вышла на середину – только не думать о ней, исполнила танец – только не думать о ней, исполнила безошибочно, точно – только не думать о ней. Ноги будто двигались сами, я их не чувствовала. Странно, я же натерла довольно большую мозоль.