— …Чем потеть от страха, сидя дома, — говорили в толпе. — лучше заняться спортом.
— То же самое я только что говорил Домарощинеру. Но дело здесь не в страхе, вы заблуждаетесь. Следовало упорядочить беготню поисковых групп. Поскольку все и так бегают, пусть хоть бегают с пользой…
— А чья затея? Домарощинера! Этот своего не упустит. Талант!..
— Напрасно все-таки бегают в кальсонах. Одно дело — выполнять в кальсонах свой долг, это почетно. Но соревноваться в кальсонах — это по-моему типичный организационный просчет. Я буду об этом писать…
Перец выбрался из толпы и, шатаясь, побрел по густой улице. Его тошнило, болела грудь, и он представлял себе, как те, в ящиках, вытянув металлические шею, с изумлением глядят на дорогу, на толпу в кальсонах и с завязанными глазами, в тщетно силятся понять, какая существует связь между ними и деятельностью этой толпы, и понять, конечно, не могут, и то, что служит у них источниками терпения, уже готово иссякнуть…
В коттедже Кима было темно, плакал грудной ребенок.
Дверь гостиницы оказалась забита досками, и окна тоже были темными, а внутри кто-то ходил с потайным фонарем, и Перец заметил в окнах второго этажа чьи-то бледные лица, осторожно выглядывающие наружу.
Из дверей библиотеки торчал бесконечно длинный ствол пушки с толстым дульным тормозом, а на противоположной стороне улицы догорал сарай, и по пожарищу бродили озаряемые багровым пламенем люди в картонных масках и с миноискателями.
Перец направился в парк. Но в темном переулке к нему подошла женщина, взяла его за руку и, не говоря ни слова, куда-то повела. Перец не сопротивлялся, ему было все равно. Она была вся в черном, рука ее была теплая и мягкая, и белое лицо светилось в темноте. «Алевтина, — подумал Перец. — Вот она и дождалась своего часа, — думал он с откровенным бесстыдством. — А что тут такого? Ведь ждала же. Непонятно, почему, непонятно, на что я ей сдался, но ждала именно меня…»
Они вошли в дом, Алевтина зажгла свет и сказала:
— Я тебя здесь давно жду.
— Я знаю, — сказал он.
— А почему же ты шел мимо?
«В самом деле, почему? — подумал он. — Наверное, потому, что мне было все равно».
— Мне было все равно, — сказал он.
— Ладно, это неважно, — сказала она. — Присядь, я сейчас все приготовлю.
Он присел на край стула, положив руки на колени, и смотрел, как она сматывает с шеи черную шаль и вешает ее на гвоздь — белая, полная, теплая. Потом она ушла в глубь дома, и там загудела газовая колонка и заплескалась вода. Он почувствовал сильную боль в ступнях, задрал ногу и посмотрел на босую подошву. Подушечки пальцев были сбиты в кровь, и кровь смешалась с пылью и засохла черными корочками. Он представил себе, как опускает ноги в горячую воду, и как сначала это очень больно, а потом боль проходит и наступает успокоение. «Буду сегодня спать в ванне, — подумал он. — А она пусть приходит и добавляет горячей воды».