— Ты сын Галисийца? — ласково спросил он.
Когда я услышал прозвище отца и этот участливый голос, горячий комок снова подкатил к горлу. Я задохнулся и только утвердительно кивнул головой.
— Подойди сюда, — позвал он.
Я подошел к решетке, и высохшая, почти детская рука старикашки потянулась к моему рукаву.
— Твой папа спрашивает, как ты здесь очутился. Что случилось?
В левой руке он держал увесистую связку разнокалиберных ключей, навешанных на огромное железное кольцо. Я ему все рассказал.
— Значит, маму тоже взяли?
— Да, она в женском отделении.
— Тебе что-нибудь нужно?
— Нет.
— А деньги?
— Тоже нет. Зачем?
— Что вы сказали в комиссариате?
В комиссариате нас ни о чем не спрашивали; только удивленно пожимали плечами, не понимая, зачем мы понадобились. Кто-то ведь должен знать, почему нас взяла полиция, но этот кто-то, надо полагать, лишний раз пальцем не шевельнул даже для себя, не то что для другого. Мы для него, как и все прочие, не живые существа, а ходячие ярлыки: полицейский — должность такая-то, заключенный — дело № такое-то, словом, величина положительная или отрицательная; и он был бы очень недоволен, если бы ему пришлось признать, что за чинами и сроками заключения скрываются люди, потому что от этого только лишние заботы.
— Ну, я пошел. Если что понадобится, крикни Антонио. Я мигом приду, — сказал старикашка, похлопав меня по руке. И на негнущихся ногах заковылял через патио, а я остался в камере, уже вовсе не понимая, на каком я свете и что еще свалится мне на голову. Кто будет следующим? На некоторое время обо мне забыли, и я пока что слушал заключенных: всё суды, приговоры, адвокаты. О чем им еще говорить! Потом пришел Антонио с каким-то жандармом, открыл дверь камеры и позвал меня. Я поднялся в патио, и по длинным коридорам мы пришли в просторный кабинет, где меня оставили один на один с краснощеким белобрысым толстяком в светлом переднике. Он взглянул на меня поверх очков в золотой оправе и приступил к допросу: имя, фамилия, образование, местожительство, как зовут родителей. Я отвечал.
— Вот как! Сын Галисийца? — оживился он, удивленно подняв брови.
Я кивнул.
— Мы с ним старые знакомые.
Я словно не слышал. Тогда, наклонившись ко мне, он доверительно сообщил:
— Галисиец был моим первым клиентом. И я у него был первым. Первым в Аргентине снял отпечатки его пальцев. Отлично их помню… А теперь сын. Вот ведь как бывает! Человек он солидный. Иногда встречаю его здесь — навещает нас время от времени. Мы, конечно, с ним не здороваемся. — Толстяк самодовольно потянулся. — Мне-то все равно, что он у меня в клиентах побывал; а вот ему-то не все равно, что я в полиции служу. Так что встретимся, мигнем друг другу — мол, я тебя насквозь вижу — и разойдемся. Но в людях я толк знаю и могу вас заверить, что ваш отец… как бы это выразиться… приличный человек. Да, да, вполне приличный. Не то что эти свиньи. На мокрое дело не пойдет, но и по мелочам пачкаться не станет, можете мне поверить. Кто угодно, только не Галисиец.