Как только они оказались в машине с включенным до отказа обогревом, им сразу же полегчало. Людовик удивил Аврору, достав старую клетчатую рубаху, охотничьи штаны и сапоги, купленные явно на развале подержанных вещей, которые лежали у него сзади в багажнике, на пыльном настиле, заменявшем задние сиденья. Она стащила с себя спортивный костюм, натянула рубашку, слишком длинную, словно платье, и оказалась с голыми бедрами. Людовик протянул ей пару сапог, и она влезла в них, ее ноги болтались внутри, но высохли и согрелись. Еще никогда она не была так плохо одета, эти тряпки раздражали ее грубостью своих материалов, но спасали.
– Побудь какое-то время в сапогах, пока твои кеды сохнут, но вот треники, похоже, никогда не высохнут.
Она тоже порылась в этом ворохе старья, и под руки ей попались обрывки тканей, большой свитер, ветошь, а отвернув край покрывала, она обнаружила спрятанный под настил карабин в чехле, видимо, тот самый, из которого он убил воронов. Людовик подтвердил это, после чего пристроил свои ботинки под сопло, его ногам все никак не удавалось согреться. В конце концов, они обнялись. Людовик дрожал не переставая, эта ледяная вода раздробила ему кости, оторвала легкие от тела. Аврора пыталась его растереть, но ничто не помогало, у него было короткое прерывистое дыхание и еще эта боль в левом боку. Ноги по-прежнему оставались ледяными, как и остальное тело, он перестал двигаться и не был способен произнести малейшее слово.
– Знаешь, тебе надо бы снять свитер, низ совсем промок, нельзя так оставаться, ты весь дрожишь.
– Обойдется, верх ведь сухой, все будет в порядке, со мной просто шок случился, когда я увидел, что ты вдруг начала тонуть, просто потрясение.
Аврора прижала его к себе, наполняясь его запахом. Благодаря его теплым сапогам и этому свитеру она ожила, ей стало необычайно хорошо. Оказавшись после ледяной воды в обволакивающем уюте кабины, она успокоилась. Но вот Людовика по-прежнему бил озноб, хотя он упрямо не желал в этом признаться. Она подумала, как трудно ей будет больше не видеть этого мужчину, однако в один прекрасный день придется попрощаться, так будет надо, сегодня вечером, быть может. Когда он достал охотничьи штаны и эти высоченные резиновые сапоги для рыбалки, когда ей под руки попалось ружье, она яснее, чем когда-либо, осознала, до какой степени этот мужчина ускользает от ее понимания. Он совершенно чужд ей, между ними нет ничего общего, никакой точки соприкосновения. И, несмотря на все это, как раз сейчас он был тем существом, к которому она чувствовала себя наиболее близкой – сокровенно близкой. Уткнувшись лицом в его шею, закрыв глаза, она сказала себе: я знаю его немногим дольше месяца, но он вошел в меня через какую-то скрытую, потайную дверь, которую лишь ему одному удалось отыскать… Они сильно прижимались друг к другу, забывшись в этом мгновении, но каждый задавал себе всевозможные вопросы. Она слишком нуждалась в ориентирах, знала, что ее муж, ее дети, ее семья, ее работа размечали вехами ее жизнь и предохраняли ее от страха неустойчивости, который она познала в прошлом. Всякий раз, когда она жила одна, у нее возникало чувство, будто она теряется, и была не способна заставить себя есть вечером, просыпаться утром, тонула во времени. Она стала бы жалкой неудачницей, если бы уклонилась от этой внутренней организации, которая упорядочивала ее жизнь вот уже восемь лет. Только тут, этим утром простая мысль, что ее семьи не будет дома, что она с ней разлучилась, в каком-то смысле повергла ее в полную растерянность. Она почувствовала себя так, будто идет над пропастью, ни на что не опираясь, и цеплялась за этого мужчину, которого, в сущности, не знала. Продолжая исступленно сжимать его в своих объятиях, она захотела позвонить Ричарду, узнать, по-прежнему ли ему хорошо там, где он сейчас, любит ли он ее, а также Айрис и Ной, и даже Виктор, ее пасынок, и родители мужа, это глупо, но так понятно, и так много значит для нее. Не признаваясь себе в этом, она так нуждалась в них, в их присутствии…