Я находил его манеру излагать факты достаточно лицемерной, но этот сценарий больше не имел для меня ни малейшей важности, чтобы предположить, что он вообще когда-то был.
— Что он вам сказал в последний раз, когда вы с ним говорили по телефону?
— Он в общих чертах пересказал мне ваш разговор. Объяснил, что показал вам последнюю сохранившуюся пленку из «Покинутой». Знаю, что вы плохо это восприняли, и прекрасно понимаю. Для вас это должно было оказаться настоящим потрясением! Уоллес никогда не умел действовать деликатно. Однако уверяю вас, он не собирался устраивать вам провокацию. Он просто оказался… неуклюжим. Короче говоря, в конце концов мы поссорились: я считал, что он должен как можно скорее положить конец истории со сценарием, по крайней мере признаться вам, что никогда больше не снимет никакой фильм.
— Если откровенно, об этом я начал догадываться сразу, как только встретился с ним.
Кроуфорд потер глаза. Даже если разговор немного оживил его, то теперь он снова выглядел совершенно подавленным.
— Но ведь это не все, что вы хотели мне сказать, не так ли?
— Нет, не все. Честно говоря, я еще не перешел к настоящей причине своего присутствия здесь. В то утро, как раз перед тем, как я выехал из Стокбриджа, экономка Уоллеса вручила мне конверт, должно быть, отправленный сегодня рано утром. Внутри были документы и записка, адресованная мне.
— Что в ней говорилось?
— «Я бы хотел, чтобы ты передал это Дэвиду лично в руки. Он знает, где меня найти. Очень скоро я все тебе объясню».
— Этот конверт сейчас у вас?
— Он у меня в сумке.
Войдя ко мне, Кроуфорд оставил ее на кушетке; он встал, чтобы взять ее.
— Держите.
Конверт из плотной коричневой бумаги оказался тонким и легким. Сначала я вынул оттуда видеодиск в прозрачной пластиковой упаковке, на которой было написано: «Элизабет Бадина — „Покинутая“».
— Думаю, это кадры, которые Уоллес вам тогда показывал. Должно быть, он оцифровал пленку.
Я положил видеодиск на стойку. В конверте оставалась еще черно-белая фотография формата 9х13; та, которую я видел в прошлый раз. Фотография, сделанная на съемочной площадке. Моя мать — ближе к правому краю снимка — сидела на большом металлическом кофре. В руке у нее была сигарета, дым от которой закрывал часть ее лица. Прическа была точно такой же, что и на кинопробах: волосы зачесаны назад и завиты по всей длине. На ней было достаточно простое городское платье — должно быть, она еще не переоделась, как нужно для фильма. Нетрудно догадаться, что это постановочное фото, но у моей матери был отсутствующий вид, как если бы она не сознавала, что находится перед объективом фотоаппарата. В левой части снимка можно было разглядеть рельсы для кинокамеры, множество перепутанных проводов и спиной к объективу двое мужчин, по всей вероятности, рабочих съемочной площадки.