— Это была единственная причина? — спокойно спросил Паркер.
— Нет. Это была причина, «служебная», если можно так выразиться. А частной причиной было желание оградить Еву Фарадей от грубости со стороны покойного Винси. Он был трусом, а поскольку я пообещал, что убью его как собаку, если он когда-либо ее обидит, то полагал, что мое присутствие должно было его удержать.
— Значит, вы угрожали ему убийством только за то, что он невежливо разговаривал с мисс Фарадей?
— Да.
— Но почему, скажите, Бога ради?
— Не потому, что я действительно хотел его убить, — не думаю, что вообще смог бы убить человека. даже Винси, который, по моему убеждению, немногого стоил. Я думаю, что никто не имеет права убить другого человека ни по какой причине, кроме физической самообороны в каком- либо совершенно крайнем случае. И то, конечно, случайно. Намерение убить вообще не должно присутствовать в мыслях любого нормального человека, потому что убийство не перечеркивает никакого зла, убийство — это атака на все человечество, на все то, что является подлинным смыслом его существования. Даже официальную смертную казнь я считаю преступлением.
— Браво! — негромко сказал Алекс.
Дарси бросил на него быстрый взгляд, но увидев, что Алекс не иронизирует, кивнул головой как бы в знак благодарности.
— Но вы меня не об этом спрашивали. Я сказал так, потому что, как я упоминал, Винси был трусом, а я хотел любой ценой не допустить, чтобы он еще раз нанес душевную рану человеку, который мне очень близок. Я люблю Еву Фарадей, и пусть это послужит мне оправданием.
— Хорошо. — кивнул Паркер. — Благодарю вас за искренность. Продолжайте, пожалуйста.
— Я оделся и загримировался перед началом спектакля, чтобы потом уже не думать об этом. Когда спектакль начался, я встал за кулисой и наблюдал за игрой актеров. Я обратил внимание на то, что Винси нервничает, — он два или три раза «проглотил» несколько предложений из текста, чего зрители не заметили, потому что это опытный актер и он умеет вести себя на сцене в таких случаях. Но я сразу понял: он чем-то очень расстроен, и не двинулся с места, опасаясь, не случится ли еще что-то. И действительно, в одной сцене, где Старуха, то есть Ева, обнимает Старика и прижимается к нему, я увидел, что Винси почти оттолкнул ее и зло сказал ей шепотом несколько слов, когда они переставляли стулья. Этого зритель тоже не заметил, но я, зная каждое слово и каждую интонацию голоса в этом спектакле, сразу заметил, что Ева расстроена. Когда первый акт закончился и занавес, наконец, опустился, Винси повернулся на месте и сразу скрылся за кулисой, а Ева, пошатываясь и рыдая, сорвала с лица маску. Я подбежал к ней и проводил ее до гримерки. Оказалось, что она запачкала его костюм помадой. — Дарси на минуту замолчал, как бы вспоминая. — Да, — продолжал он: — Я проводил ее до гримерной и там успокаивал вместе с костюмершей. У Евы был такой приступ рыданий, что она никак не могла успокоиться. Актрисы случаи такого рода переживают очень остро, потому что во время спектакля нервы и так напряжены до предела. Потом в гримерку постучал один из рабочих, которого послал помреж. Выяснилось, что произошла какая-то ошибка в расстановке стульев на сцене, и они хотели убедиться, все ли в порядке. Я вместе с рабочим пошел на сцену и пробыл там несколько минут. Потом прошел через всю сцену и направился в коридор, к двери, находящейся напротив гримерки Винси. Там мне встретился электрик Карузерс. Кабель одного из осветительных приборов искрил под конец первого акта. Свет является очень важной составной частью моего спектакля, поэтому я на ходу слушал, что мне говорил Карузерс. Правда, я не очень много слышал, потому что был в ярости. У двери гримерки Стивена я отослал Карузерса, отделавшись от него парой слов. Через три минуты занавес должен был подняться. Я вошел. Винси сидел на кушетке и смотрел на корзину с цветами. Вот на эту. Я подошел к нему. Не знаю, кажется, я хотел его ударить. Но он тут же встал и начал быстро извиняться. Он сказал, что у него был сегодня ужасный день, что его мучает головная боль, а кроме того, у него какие-то неприятности. И он дает мне слово, что это никогда больше не повторится. Когда он начал так говорить, злость у меня сразу прошла, а говорить он умел очень убедительно. Во всяком случае, я вышел, не сказав ни слова, в полной уверенности, что это действительно никогда больше не повторится.