Сколько так будет продолжаться? Неизвестно. Но Саша чувствовала, что тоже задыхается. Все ее мечты были разбиты, надежды похоронены, о любви она не могла теперь думать без улыбки. И здесь Лика права. Какая любовь? Это все равно что взглянуть на сварку. Яркая вспышка — и кратковременная потеря зрения. А когда оно возвращается, понимаешь, что смотреть туда нельзя, это опасно для здоровья. И как только опять сверкнет вспышка, глаза сами собой зажмуриваются: нельзя!
Единственное, чего Саше сейчас хотелось — это так и прожить всю оставшуюся жизнь с закрытыми глазами.
IV
Мать с теткой Марьей примчались на вокзал встречать московский поезд. Сначала Саша этому умилилась, но потом, когда они ехали в такси, почувствовала раздражение. Мать все говорила и говорила, о погоде, об общих знакомых, о ценах на рынке и дорогих лекарствах. Саша согласно кивала, но понимала, что ей все это неинтересно. Она давно уже выросла из этой провинциальной песочницы. Единственная радость: пробок не было. Вот в этом провинция выгодно отличалась от Москвы.
Очнулась Саша лишь однажды, когда мать заговорила о Славике.
— Славку-то помнишь? — она кивнула. Еще бы не помнить! Ведь это ее первый парень!
— Женился почти сразу, как ты уехала. Четвертый ребеночек на подходе.
— Да ты что?!
— Живут в частном доме, полы все в щелях, повсюду сквозняки. На угле экономят, и в доме все время холодно. Я сама не была — люди говорят. Славка на рынке трусами да носками торгует, я его каждый раз вижу. Не здороваюсь, потому что он глаза отводит. Плохо у него торговля-то идет. Мать с огорода летом не вылезает, тем и живут. Тоже на рынке стоит, я иногда у нее помидоры покупаю и зелень.
— А у нас разве нет огорода?
— А зачем? — мать замялась. — У нас Марьина зарплата да моя пенсия. Мы в Грачах богачи. Вот вышла бы ты за него замуж! За Славку-то! Сейчас бы мучилась. Бог уберег. Ты у меня умница, красавица, тебе не такого мужа надо. А мясо-то опять подорожало…
И Саша опять отключилась: мать заговорила о ценах на рынке. Так и доехали. Саша отказалась от ужина и без сил повалилась на кровать. Хотя уставать было не с чего. Это была усталость от Москвы, которая пришла, как только Саша ступила на перрон в родных Грачах. Тишина давила на уши, за окном не ухало, не грохотало, лишь за стенкой плакал соседский ребенок. Но на эти домашние звуки Саша давно уже попросту не реагировала. За окном птицей парила свобода, Грачи никогда не были мухой, запутавшейся в паутине, ни большой, ни маленькой. Городок стоял обособленно, вдали от оживленной транспортной магистрали. Единственная железнодорожная ветка заканчивалась тупиком.