Это трудно, очень трудно: быть таким одиноким.
Разве может человек совсем без людей?..
Тяжелая печать легла на его лицо. Александр Исаевич был похож на старца Зосиму: огромный лоб со следами вулканической работы интеллекта мыслителя, худые щеки с глубокой линией оврагов и — ледяные глаза.
Двенадцать лет литературного подполья: пишешь… даже не в стол, нет, в землю, — «захоронки», как он говорил! Солженицын закапывал тексты своих будущих книг так же, как бандиты прячут тела убитых ими людей, ибо земля — на себе проверено! — «хранит тайны надежнее всех…».
Двенадцать лет одиночества — и уже не чувствуешь «то слишком резкой тирады, то пафосного вскрика, то фальшивой связки в том месте, где надо бы иметь более верное крепление…». Да, с ним рядом была Наташа, но Наташа (как и сохраненная ему жизнь) есть Божий подарок; все разговоры с Наташей, почти все, были на самом деле его диалогом с самим собой: он и Наташа сроднились — довеку — в единое целое.
В Монтре, в этой сытой, фешенебельной Европе, сразу не понравившейся Александру Исаевичу своим безразличием ко всему, их с Наташей (какой был год? 74-й? 75-й?) пригласил на обед Владимир Набоков. — Александр Исаевич не любил Набокова, хотя и выдвинул его на Нобелевскую премию. (Кого из русских было еще выдвигать? Только Набокова.)
Ну что же, обед так обед, Солженицыны приглашение приняли, но, подъехав к роскошному отелю «Палас», где в небольшой… как бы квартире… все последние годы безвыездно жил Набоков, они не увидели самого Набокова (было условлено, он встретит их на улице, у входа).
Александр Исаевич оледенел. Что, неужели опять? Все, как с AT.? Учитель и ученик?
Сокрушение. Каменным надо родиться, чтобы такое вынести!
Не говоря Наташе ни слова (да она и сама все поняла), Александр Исаевич резко развернул свой «мерседес», и пообедали они вдвоем, молча, уединившись от всех.
Не удостоили, так сказать.
Барин, который хочет, чтобы ему кланялись?
А хоть бы и хочет. Что, не заслужил?
Результат страданий и борьбы: только Он, единственный… Он, тот, кто дал Александру Исаевичу жизнь, силы, мужество… и потом, через годы, после испытания, после сталинского лагеря, подарил ему еще одну, совсем новую жизнь… — только Он мог ответить Александру Исаевичу на все его обращения…
Александр Исаевич ненавидит все, что сделала Россия (вся Россия) за последние 70 лет. В «ГУЛАГе» он всеохватно показал предсмертный шепот миллионов, и могучий нобелевский колокол разнес этот шепот по всему миру, предостерегая людей (не только Россию — все человечество) от новой беды. Кирилл Симонян, друг его юности (Александр Исаевич звал его «Кирочка»), великолепный хирург, ученик Юдина, прислал ему — однажды — пространное письмо: