За дверью вздохнули робко, но томно и многозначительно, и этот рассчитанный женский вздох вернул Гавриила к действительности. Он погасил папиросу и встал. Он уже решил не только ехать к отцу с этим известием, но заодно и выдержать бурю.
Сказав хозяйке, что пришлёт за вещами, Гавриил вышел на улицу. Отец жил довольно далеко, на Пречистенском бульваре, но Олексин у Спасской взял лихача.
Дверь открыл не Игнат, старый камердинер отца, а лакей Пётр, важный, толстый, ленивый и слушавший только самого барина. Гавриил молча отдал ему саблю и перчатки, прошёл в столовую и так же молча поклонился отцу, уже сидевшему за прибором.
— Обедал? Нет? Садись. — Отец говорил отрывисто и глядел в сторону, сдвинув седые брови. — Хочешь рябиновой? Я что-то пристрастился. Вино дрянь стало. Кислятина.
— Мама умерла, — сказал Гавриил, помолчав. — Я депешу получил от Вари.
— Кислятина, — строго повторил старик. — Налей барину рябиновой, Пётр. У меня раковый суп. Пощусь. Удивлён? Впрочем, если хочешь бульону…
Он вдруг замолчал. Чисто выбритый кадык его круто пошёл вверх, странно задёргался, и старик торопливо стал гладить седые усы, чтобы скрыть это судорожное движение. Потом сердито махнул рукой и, когда Пётр вышел, поднял рюмку чуть приметно вздрогнувшей рукой.
— Помянем, поклонимся и господа помолим мысленно. — Он большими глотками осушил рюмку. — Удивительно. И несуразно. Несуразно, Гавриил.
Он торопливо, расплёскивая на скатерть, налил себе ещё, выпил, пожевал корочку и откинулся к спинке стула, прикрыв старческие дряблые веки.
— А вы получили?.. — начал было Гавриил.
— Хорошо! — вдруг крикнул старик. — В эпоху всеславянского единения и православных идей пить рябиновую весьма патриотично. Знаменует русский дух. При выдохе особливо. Пётр! Подавай.
Он в упор глянул на Гавриила странными отсутствующими глазами. Словно тяжело и упорно думал о чём-то совсем ином, мучительном и сладком одновременно, а шумел и ёрничал просто так, для прикрытия собственных дум. Он никогда не допускал никого в царство своих размышлений и переживаний, думал не то, что говорил, и говорил не то, что думал.
— Ты почему здесь? Ах да, отпуск. Надолго испросил?
— Надолго, — сказал Гавриил.
— А Черняев-то бежит! Бежит от нечестивых аскеров султана! — с какой-то злой радостью неожиданно сказал старик, и Гавриил испугался, не читает ли отец его мысли на расстоянии. — Мальбрук в поход собрался. Тебе, связанному с Комитетом, поди, вдвойне обидно, а?
— Генерал Черняев самоотверженно служит великой идее, — нехотя сказал Гавриил: не хватало ещё спорить о политике в этот день. — Он рыцарь.