— Это ты меня плохо знаешь, — ворчливо сказала Софья Гавриловна. — Всю жизнь ему потакали, всю жизнь с ним возились — хватит, пусть теперь он возится, пусть теперь он потакает. Если мы с тобой, Варенька, чего захотим, то того и добьёмся. Я ведь ещё дома догадалась, что ты сиротой себя вообразишь, горе как божью кару воспримешь и сама себя на алтарь семьи поведёшь как жертву искупительную. Так пустое всё это, выкинь из головы! В зеркало посмотрись, молодость ощути — и живи как жила!
— Как жила, не получится.
— Точно не получится, так похоже получится. Получится, сударыня моя, всё получится! А со старым ворчуном, с батюшкой твоим, я сама всё решу, ты и знать ничего не будешь. Анна Тимофеевна, царствие ей небесное, любила его без памяти, разбаловала. Слишком любила и слишком разбаловала, ну да бог с ним, справимся. А вам общество нужно, милые вы мои дети, а особо тебе и Машеньке. И не спорь, пожалуйста, не спорь со мной, я всё равно сделаю по-своему!
Варя спорила не по существу, а по инерции и прекрасно понимала, что спорит лишь по инерции, из-за какого-то осторожного упрямства; в душу её с каждым тётушкиным аргументом вселялся давно утраченный ею покой, всё дальше и дальше оттесняя и страх перед будущим, и даже сумрачные мысли о принесении себя в жертву семейному благополучию. То, что предлагала Софья Гавриловна, было не просто разумнее, нет: её планы предусматривали и личное Варино счастье. Обыкновенное девичье счастье, не требующее ни теоретических оправданий, ни роковых предопределений. И всё то, что много ночей и дней копилось в её сердце, всё то, что лишь изредка выплёскивалось в форме сложных философских построений, в которые и сама-то Варя верила лишь постольку, поскольку они оправдывали её гордое одиночество, всё это прорвалось вдруг неудержимыми, облегчающими душу слезами.
— Ну вот и славно, вот и прекрасно, — сказала тётушка невозмутимо, не тронувшись с места. — Поплачь, Варенька, поплачь: девичьи слёзки ледышку плавят.
5
Буксир ошвартовался у причала белградской грузовой пристани тихим августовским утром. На пристани было пустынно, лишь несколько грузчиков ожидали прибытия транспорта.
— Желаю не попасть в плен, — сказал капитан-босниец, пожимая руки. — Лучше так. — Он выразительно щёлкнул пальцами у виска.
Олексин ожидал увидеть чиновников таможни, но к ним никто не спешил. Грузчики разглядывали их, но издалека, не приближаясь. Гавриил хотел спросить, куда направляют волонтёров, но Миллье остановил его:
— Сначала разойдёмся.
— Разве мы не вместе?
— Вы офицер, а мы рядовые, — пояснил Этьен, улыбаясь. — Вы защищаете славян от турок, а мы — свободу от тирании.