— Ну! — наконец злобно промолвил Никита.
— Гну!.. И так эта там достала меня, что я решил выйти… из окна.
— С пятого? — хихикнул Игорек.
— Ну а с какого? — после долгой паузы произнес наш герой. — Ну и… не дождавшись поддержки, продолжил он, — снова… спружинило.
— На шестой? — прохрипел Никита.
— Да нет… на седьмой, — произнес Коля-Толя.
Недосягаемая высота!
— Врешь! — с завистью произнес Никитон.
Коля-Толя равнодушно развел руками — тень от его рук прошла по моему лицу — мол, как хотите!
— А в стихах — не можешь про то рассказать? — съехидничал Игорек.
Коля-Толя не счел нужным отвечать.
— Ну… а если с крыши спрыгнуть… отсюда, — произнес Никита, — то, видимо, на небо взлетишь?
— Видимо, — равнодушно ответил тот.
— Ну… тогда я пошел! — Громыхая железом, Никита сошел на край.
Я хотел ухватить его за штанину, а потом подумал: а чего еще ждать нам? Отличный случай!
— Я за тобой! — приподнялся.
Но опередил нас всех Игорек, любитель возвышенного.
— Оно!.. Оно летит! — закричал он, тыча пальцем в небо, утыканное аккуратными облачками… где уж там померещилось ему его пальто, в которое он вложил когда-то всю душу, после чего оно покинуло его? И не успел никто молвить слово, как он радостно кинулся вниз, и почти тут же, махая то рукой, то ногой, взлетел над крышами, и летел все выше, исчезая в облаках.
Удачно. А теперь я. Из страха я все же сполз вперед задом, оттолкнулся — и как бы сидя на стуле летел. Провода гуднули басом, спружинили, и я так же, как бы сидя, взлетел!
Очнулся я тоже сидя, причем прочно и неподвижно, причем, как это ни странно, в пивной, которую мы недавно так драматично и, я бы сказал, с пафосом покинули. И вдруг — опять, как ни в чем не бывало! И главное, я не мог вспомнить, каким образом мы здесь очутились?
По той ли рискованной, но эффектной методе, которую расхваливал Коля-Толя, — прыжком с крыши на провода… или другим, более обыденным способом? И главное — ни по обычному, с землистым оттенком лицу Коли-Толи, ни по привычно набрякшему лилово-бордовому лицу Никиты, который с таким упоением и отчаянием готовился к прыжку, невозможно было понять — состоялся ли полет. Готовился Никитон как к подвигу всей своей жизни, как к своему ответу всем силам реакции… и вдруг — на лице его ничего не отразилось обычный его мордоворот. Странно, что и я не помнил — летали ль мы? Разговор шел в обычной для Никиты взвинченной манере, на грани брызгания слюной, особенно он кипел тогда, когда знал, что не прав. Разговор был почти нейтральный, потом, правда, оказался взрывоопасным, — но это у Никиты всегда.