Любино письмо, которое я умудрилась потерять, пришло под Новый год. Значит, было отправлено где-то в начале декабря. Зачем, с какой стати она среди зимы потащилась в деревню к сестре? На Рождество, что ли? Все может быть — писала же, что ходила на Пасху в церковь, куличик освятила. Это Люба-то — бесстрашная безбожница.
Однажды, году, наверное, в 1957-м, к нам явился Любин племянник, невзрачный деревенский парень, решивший поступать в Ленинграде в какой-то не то институт, не то техникум. Явился без предупреждения, зато с письмом от бабушки, Любиной матери, — та обращалась к дочери с призывом подсобить многострадальной старшей сестре, колхозной матери-одиночке, помочь по-родственному единственному ее, в крепкой нужде выращенному сыну устроиться в городе на учебу, позволить пожить у нее, покудова не получит койки в общежитии. «Ежели Господь послал тебе, доча, щастие проживать в довольстве, в высоких шатрах, так удели малую толику сего и родному племяшу, внуку моему единственному, последнему нашего корня отростку».
Не помню, поступил отросток в институт или нет, и если поступил, то получил ли, как предполагалось, вожделенную койку, зато помню, что Люба его появлению нисколько не обрадовалась, бурчала, что, дескать, глядите: как им надо, так явились не запылились, родственнички дорогие, а как не надо, так и целый год не вспомнят, и вообще, на кой он черт тут нужен, взрослый парень, когда у нее девка в доме (то есть я), и еще что-то в том же духе, но дело, как я понимаю, было вовсе не во мне — племянник был тихий и застенчивый, как мышка, скромнее некуда, но его присутствие расстраивало Любину личную жизнь: не осмеливалась она при нем привечать ни дядю Петю, ни Геннадия Эдуардовича — опасалась, как видно, дурной славы, что пойдет по родной деревне. Не могла допустить такого.
Прочтя сообщение раз и другой, я опустила конверт на стол и задумалась. Что ж это, дурная ворожба? кошмарный сон? колдовство, что ли, какое надо мной совершается? Сначала Паулина, теперь Люба. Хотя нет, по хронологии наоборот: Люба, если верить выписке из протокола, угорела в бане девятого января, а Паулина исчезла сравнительно недавно, в начале лета. Парные случаи… На этот счет даже целая теория имеется. Слишком уж их много — необъяснимых с точки зрения здравого смысла парных случаев. У Людмилы Аркадьевны умерла сестра, младшая, от саркомы мозга. Совсем молодая. В три месяца сгорела. Ужасно, конечно, но что делать — бывает. Существует такая болезнь — саркома мозга, — и некоторые люди, по не установленной пока что медицинской наукой причине, ею заболевают. А затем умирают. Потому что болезнь, как известно, смертельная. Окружающие сочувствуют, но не видят в происшествии ничего сверхъестественного. Саркома не удивляет, удивляет то, что у той же Людмилы Аркадьевны ровно через восемь дней после похорон тонет в Неве, провалившись под лед, вторая сестра, еще моложе первой. Тысячи, десятки тысяч ленинградцев ежедневно пересекают Неву по льду — чтобы сократить расстояние, не тащиться же вокруг. И никто в общем-то не проваливается — кроме невезучей сестры Людмилы Аркадьевны. В сущности, и от саркомы мозга умирает не такой уж большой процент населения. Странность трагического совпадения очевидна. Но куда от него деться? Это так, это свершившийся факт — случилось, произошло, и почти невероятное становится незыблемой реальностью. Людмила Аркадьевна вынуждена смириться с двойной утратой. А что еще ей остается делать? Завыть, взбунтоваться? Против кого? Против водяного?