— Но знаешь ли ты, отчего он не пришёл, папа?
— У меня есть догадки, Элинор, но в таких делах бесполезно гадать. Почему ты спрашиваешь?
— Папа, скажи мне, — воскликнула она, обнимая его и заглядывая ему в лицо, — что он задумал? Из-за чего это всё? И есть ли… — она не знала, какое слово подобрать, — есть ли опасность?
— Опасность, дорогая? Про какую опасность ты говоришь?
— Опасность для тебя. Грозит ли тебе это неприятностями, потерями или… Ох, папа, почему ты мне раньше всё не рассказал?
Мистер Хардинг не судил строго ни о ком, а уж особенно о дочери, которую любил больше всех на земле, и всё же сейчас он подумал о ней хуже, чем следовало. Он знал, что она любит Джона Болда и всецело сочувствовал её любви. День за днём он всё больше думал об этом и с нежной заботой любящего отца пытался измыслить, как повернуть дело, чтобы сердце дочери не стало жертвой в их с Болдом противостоянии. Сейчас, когда Элинор впервые об этом заговорила, для мистера Хардинга было естественно подумать в первую очередь о ней, а не о себе, и вообразить, будто дочку тревожат не отцовские, а собственные заботы.
Некоторое время он стоял молча, затем поцеловал её в лоб и усадил на диван.
— Скажи мне, Нелли, — начал отец (он называл её Нелли в самом ласковом, в самом добром расположении своей ласковой и доброй натуры), — скажи мне, Нелли, тебе очень нравится мистер Болд?
Вопрос застал Элинор врасплох. Я не утверждаю, что она забыла про себя и про свои чувства к Джону Болду, когда говорила сегодня с Мэри, — безусловно, нет. Ей было бесконечно горько от мысли, что человек, которого она любит и чьим расположением так гордится, взялся погубить её отца. Её самолюбие было уязвлено тем, что чувства не удержали его от подобного шага, а значит, не были по-настоящему сильными. Однако больше всего Элинор тревожилась за отца, и когда спросила про опасность, имела в виду опасность именно для него, поэтому совершенно опешила от вопроса.
— Нравится ли он мне, папа?
— Да, Нелли, нравится ли он тебе? Почему бы ему тебе не нравиться? Но это неправильно слово. Любишь ли ты его?
Элинор сидела в отцовских объятьях и молчала. Она была решительно не готова сознаваться в своих чувствах, поскольку настроилась ругать Джона Болда и ждала того же от отца.
— Давай, поговорим по душам, — продолжал он. — Ты, милая, расскажи о себе, а я расскажу обо мне и о богадельне.
Потом, не дожидаясь ответа, мистер Хардинг объяснил, как мог, в чём обвиняют богадельню и чего требуют старики, в чём, по его мнению, сила, а в чём — слабость его нынешней позиции, какой путь избрал Джон Болд и какие шаги, вероятно, предпримет следом, а затем, без дальнейших вопросов, заговорил о любви Элинор как о чувстве, которое ни в малейшей мере не осуждает; он оправдывал Джона Болда, извинял его поступки, и даже хвалил его энергию и намерения; подчёркивал его достоинства и не упоминал фанаберии и под конец, напомнив дочери, что час уже поздний, успокоил её заверениями, в которые сам едва ли верил, и отправил спать, плачущую и до крайности взволнованную.