За завтраком они больше не обсуждали эту тему и не касались её в следующие дни. Вскоре после приёма Мэри Болд зашла в богадельню с визитом, но в гостиной были посторонние, так что она ничего не сказала о брате. На следующий день Джон Болд встретил Элинор в тихом тенистом проулке неподалёку от собора. Страстно желая её видеть, но по-прежнему не желая приходить к смотрителю, он, сказать по правде, нарочно подстерёг её в излюбленном месте прогулок.
— Сестра сказала мне, — быстро начал он заранее приготовленную речь, — сестра сказала мне, что ваш позавчерашний приём удался замечательно. Очень сожалею, что не смог прийти.
— Мы все сожалеем, — со сдержанным достоинством ответила Элинор.
— Думаю, мисс Хардинг, вы понимаете, почему в настоящий момент. — Болд смутился, забормотал, осёкся, продолжил объяснения и снова осёкся.
Элинор не выказывала ни малейшего намерения прийти ему на помощь.
— Полагаю, моя сестра вам всё объяснила, мисс Хардинг?
— Прошу вас, не извиняйтесь, мистер Болд. Мой отец, я уверена, всегда будет рад вас видеть, если вы придёте к нему, как будто ничего не случилось; что до ваших взглядов, вы им, разумеется, лучший судья.
— Ваш отец — сама доброта и всегда таким был, но вы, мисс Хардинг, вы… надеюсь, вы не станете судить меня строго из-за того, что…
— Мистер Болд, — ответила она, — знайте одно: в моих глаза отец всегда будет прав, а те, кто с ним воюет — неправы. Если против него выступают люди незнакомые, я согласна поверить, что ими движет искреннее заблуждение, но когда на него нападают те, кто должен его любить и почитать, о них я всегда буду иметь совершенно иное мнение.
И, сделав низкий реверанс, она поплыла прочь, оставив своего воздыхателя в расстроенных чувствах.
Хотя Элинор Хардинг ушла с гордо поднятой головой, не следует думать, будто сердце её было столь уж бестрепетно. Во-первый, она, вполне объяснимо, не хотела терять возлюбленного, во-вторых, не была так уверена в своей правоте, как старалась показать. Отец говорил, причём неоднократно, что Болд не сделал ничего предосудительного; почему же она укоряет его и отталкивает, даже сознавая, что утрата будет для неё невыносимой? Однако такова человеческая натура, а натура молодых леди — особенно. Элинор ушла прочь, и всё — прощальный взгляд, тон, каждое движение — лгали о её сердце. Она отдала бы что угодно, чтобы взять Болда за руку и доводами, уговорами, мольбами или хитростью отговорить от задуманного, победить его женской артиллерией и спасти отца ценою себя, однако гордость этого не допустила, и Элинор не позволила себе напоследок ни ласкового взгляда, ни нежного слова.