Мы упоминаем сейчас о барчестерской богадельне, поскольку начато судебное разбирательство, которое заденет за живое немалую часть английских церковников. Иск против мистера Хардинга от имени пансионеров подал джентльмен, действующий исключительно на общественных началах. Защита будет строиться на том, что мистер Хардинг не берёт ничего сверх назначенного ему как служащему богадельни и не отвечает за размер установленного жалованья. Такой довод безусловно был бы справедлив, иди речь о подённой плате каменщика или поломойки, однако мы не завидуем чувствам священника Англиканской церкви, который позволит вложить в свои уста подобный аргумент.
Мы надеемся, что если этот довод и впрямь будет выдвинут, от мистера Хардинга потребуют публичного отчёта, в чём состоят его обязанности, какую работу он выполняет и каков размер жалованья, а также кем и при каких обстоятельствах произведено назначение. Мы не думаем, что его ждёт большая общественная поддержка, которая искупила бы названные неудобства».
Элинор, читая, заливалась краской негодования, а дойдя до конца статьи, едва отважилась поднять глаза на отца.
— Скажи, милая, — промолвил он, — что ты об этом думаешь? Стоит ли оставаться смотрителем такой ценой?
— Ой, папа, дорогой папа!
— Мистер Болд не может отменить эти слова. Мистер Болд не помешает каждому священнику в Оксфорде… нет, каждому джентльмену в Англии прочесть статью, — и он заходил по комнате, а Элинор в немом отчаянии следила за ним глазами. — И вот что я тебе скажу, милая, — продолжал он уже очень спокойно, в несвойственной ему вымученной манере, — мистер Болд не сможет опровергнуть каждое написанное здесь слово — и я тоже.
Элинор во все глаза смотрела на отца, словно разучилась понимать его речь.
— И я тоже, Элинор, что хуже всего, или будет хуже всего, если не найдётся средства это исправить. Я много думал после нашего вчерашнего разговора. — Он подошёл и обнял её за талию, как тогда. — Я много думал о том, что сказал архидьякон и что написано в газете, и я действительно считаю, что не имею права здесь находиться.
— Не имеешь права быть смотрителем богадельни, папа?
— Не имею права быть смотрителем богадельни за восемьсот фунтов в год, не имею права тратить на себя деньги, предназначенные бедным. Мистер Болд волен поступить, как сочтёт нужным, но надеюсь, он отзывает иск не ради меня.
Бедняжка Элинор! как горько ей было слышать эти слова. И ради этого она принимала своё великое решение! Ради этого отбросила девичью застенчивость и заговорила тирадами трагической героини! Можно трудиться не для благодарностей, но расстроиться, если их не последует — так было и с Элинор; можно не придавать значения своей самоотверженности, но досадовать, что её не оценили. Добро надо творить левой рукой так скрытно, чтобы правая об этом не ведала, но как часто левая рука огорчается, не получив немедленной награды! Элинор вовсе не хотела, чтобы отец чувствовал себя её должником, однако она предвкушала, как будет радоваться, что избавила его от печалей. Теперь этим надеждам пришёл конец; все её старания были напрасны. Она зря смиряла свою гордость, зря умоляла Болда — совершенно не в её силах исправить зло!