— Ты отдаешь себе отчет, в чем обвиняешь их?
— Да. Теперь я не сомневаюсь: это была кровь.
— Но может… — Он не закончил.
— Это была ее кровь. Заниматься порчей картины из любви… вернее, из ненависти к искусству… — Я тоже не закончил: жалкая ирония.
Иллюзии вдруг исчезли, а ведь были, были… Наступила боль. Значит, никогда. Никогда я не услышу ее голос в этих комнатах, не увижу черные косы, летящую походку — белый или оранжевый вихрь — ее тона, краски… ее суть — «легкое дыхание» — не мною сказано, но верно. Не знаю, любовь то была или ее придумали русские, но я не могу писать. Я — импотент. В творческом (я покосился на Колю), в творческом смысле.
Он сказал:
— Уж за два-то года убийца стер бы отпечатки.
— Не отдавал себе отчета, как и мы. Ну что, будем лелеять иллюзии или пойдем до конца?
— До конца.
— Имей в виду: если труп в озере — то до Страшного Суда. Мы не найдем.
— Я пытался. Все эти дни. Обследовал в маске и ластах.
— Кости давно бы затянуло илом.
— Но… тело должно было всплыть еще тогда.
— А «тяжелый серый камень»?
— А, черт! — закричал Коля. — Неужели кто-то стоял и смотрел?
— После сегодняшнего открытия с «Отроком Варфоломеем» мое давнее впечатление укрепилось: убийство произошло в спальне.
— Но тащить тело и сумку с вещами по улице, по дороге с полкилометра…
— Да, затруднительно.
— Где же она?
Мы смотрели в зеленый покой открытого настежь окна. Как он, наверное, ждал моих редких писем там, в чужой стране, страшась и надеясь… а я, бездарный дурак, ушел в подполье… и вот выполз, чтоб так опозориться на старости лет! Шаги наверху стихли, по странной ассоциации у меня вырвался вопрос:
— Ты бывал в кабинете Прахова?
Задумавшийся Коля вздрогнул.
— Давно, не помню. А что?
— Где Мария замуровала труп?
— Чей?
В каком-то ужасе мы уставились друг на друга.
— Как чей? — едва выговорил я. — Прадеда.
— Я не спрашивал.
— Так спроси!
Ночью я сидел на терраске, курил, ждал брата. Бледные мошки вились вокруг фонарика, флоксы уснули. Победно запахло полынью в росе, и протяжно заухала, точно леший, одинокая птица. Все полно значения, казалось, вот-вот случится что-то; и я, с детства не боящийся темноты, не рискнул бы углубиться сейчас в черную влажную сердцевину сада.
С «Отроком Варфоломеем» я потерпел фиаско, а чтоб завести следственную машину (ну, хоть сдать на анализ ковер), необходимо предъявить уголовные улики. Истлевшие останки. Два года назад, пораженные пропажей ножа, да и вообще жутковатой атмосферой спальни, мы с Колей осмотрели участок — запущенные кущи, истрепанные, истерзанные прошедшей грозой: никаких следов могилы не было. Все три лопаты находились на своем месте в сарае — также без свежих следов земли. А на третий день, после первого письма («белое платье покрылось пятнами, помнишь? И вода их не смыла, ничего не смыла»), мои мысли и сны обрели четкую направленность: наше озеро.