— Господи! — вновь упомянул он Божье имя всуе. — Артур… Конечно!
— Ты ему, кажется, чем-то обязан?
— Это к делу не относится. Леон, ничего такого не было, клянусь!
— А что было?
— Я купался вечером на озере, как обычно.
— Когда?
— Позапрошлым летом, дату, естественно, не помню. Появилась Марго.
— У вас было свидание?
— Да ну! Возвращалась со станции, из Москвы. Ну, посидели, поболтали… — Он помолчал, потом добавил: — Посмеялись. Помню, действительно, Артур с очередной своей пассией проходил. Девочка — майская заря. Как он таких на старости лет…
— Вы на пляже смеялись?
— На пляже. Почти. Чуть в сторонке.
— В кустах, значит?
— Леон!.. — Он засмеялся.
— Я говорю: в кустах?
— Ну, рядом рос куст.
— Какой?
— Ну, знаешь!.. Ну такой: с маленькими листиками, в розовых цветочках.
— Наверное, бересклет.
— Да какая разница?
— Мне нужно знать место, где вы встречались.
— Да не было этого!
— Ты любил Марго?
Большой босс снял очки и принялся протирать стекла пальцами. Потом сказал ее фразу, которая так потрясла сына:
— Я любил любовь.
— Ты! Грязная скотина…
Он вдруг рассмеялся; от этого смеха у меня мурашки поползли.
— Любил, Леон. В прошедшем времени. Все кончено, с этим все покончено.
— Тебя так поразила ее смерть?
— Меня поразил твой роман.
— Не только тебя, — я пристально наблюдал за ним. — В вечер исчезновения Марго к нам в сад явился черный монах.
— У тебя была галлюцинация?
— Я в это время набирался за упокой Прахова. Но некто монаха этого видел.
Горностаев вздрогнул.
— Этот ряженый убил Марго?
— Ишь ты, точное какое словечко подобрал. Во что нарядился ряженый?
— Я тебя не понимаю, — отрубил он угрюмо.
— Не понимаешь? А скверный почерк мой понимаешь, а?
— Как старый литератор, как издатель, наконец, я действительно поднаторел во всяческих скверностях.
— Поднаторел. Ведь ты лазил в мой сундучок.
— Нет!
Любопытно, что мое странное заявление его не удивило, не возмутило.
— Лазил. Ты прошлый раз проговорился: «Остальные рукописи у тебя перепечатаны». Откуда такая осведомленность?
— Да обычное предположение. Любой профессионал, окончив вещь, возится с нею, лелеет, любуется, никак не может расстаться.
— Заткнись! Ты подложил туда коричневую тетрадь. Что доказывает твоя фраза: «Огонь сильнее». Ты сжег три страницы… или хуже?
— Что хуже?
— Труп.
— Ты настоящий писатель, Леон, фантаст, — Гриша вдруг как-то успокоился. — По старой дружбе я тебе простил «скотину», ты не в себе… но «убийцу»… не советую!
— Ты мне еще будешь советы давать?
— А вот скажи — только честно: ты ни разу в жизни не испытал внезапного бешеного влечения?