— Марья Петровна, — да, двойные тезки они с Марией, — вы, возможно, слышали, что два года назад я о вашем бывшем хозяине книжку написал.
— Как же, Машенька говорила. Говорила, мол, благодаря вам он Богу душу отдал.
Я поморщился: великий комплимент творческому дару, но какой-то сомнительный.
— Это в каком же смысле «благодаря мне»?
— Отпустил, наконец, Господь, хоть и с мукою.
— И вот предлагают роман издать.
— Хорошее дело. Деньги большие получите?
— Какие дадут… Но хотелось бы кое-что уточнить, пересмотреть, освежить в памяти. Можно в его кабинете немного побыть? Мой герой там умирает…
— Там и умер, батюшка.
— Да, да.
— Только мы туда не ходим. И никому не след ходить.
— Отчего же?
— Это ее воля, ее дедушка и квартира ее. Разрешит она вам — пожалуйста.
Нервы у меня слегка сдали, я быстро подошел и дернул за ручку двери — заперто. А в прошлый раз открыто было: камин зиял, и она загородила мне дорогу. Сейчас старушка сидела неподвижно и смотрела на меня со скорбным каким-то любопытством.
— Вы ж говорили: убираетесь иногда.
— По большим праздникам.
— А чего скрывать-то?
— Мне как сказано, так я и делаю.
— А при жизни Прахова вы в кабинет входили?
— Свободно.
Что-то тут кроется ужасное, я чувствовал. Однако урна в монастырских пределах… Я уселся в кресло.
— Марья Петровна, ведь в день смерти он вас до вечера отпустил?
— Сказал: если надо — вызовет.
— По телефону сказал?
— Нет. Я как раз тут ковровую дорожку пылесосила. А покойнику как раз позвонили. Тут он и сказал: идите, мол, у меня встреча важная. Аж побледнел весь.
— А с кем встреча, не знаете?
— Откуда! Я не любопытствую.
— Во сколько звонили?
— Утром. Нет, не утром, в двенадцатом, должно быть. Я и пошла.
— Марья Петровна, для меня крайне важно знать, кто к нему приходил и напугал до смерти.
— Для книжки важно? — В блеклых глазах сверкнуло нечто остренькое, некое понимание. Странно.
— И для книжки… и для жизни. Вы что-нибудь слышали из того телефонного разговора?
— Не подслушиваю.
— Разумеется. Но невольно… вы ж тут рядом были.
— Рядом. Пылесос выключила, чтоб ему не орать в трубку.
— Ну вот. И близкий ведь человек, наверное были в курсе его дел.
— Не было у него уже никаких дел. Сидит, бывало, за своим столом, дремлет… а может, думает. Да и не звонил никто, не ходил. Одна дама только изредка, с нашего двора. Хорошая женщина, душевная, правда, нервная. Да и то сказать: хромоножка — кто возьмет? Занервничаешь. Только это не она звонила. Он к ней всегда: «Оленька, счастлив!» А тут: «Кто вы? Зачем? Не знаю». Я, конечно, не подслушивала, но покойник говорил о церковном.