— О церковном? О чем?
— Про ад, прости Господи.
— Про ад?
— Про смерть и про ад. Он читал, знает и рад. Что-то такое. И сразу переодеваться стал, где, говорит, моя «бабочка». Знамо дело, обрадовался, ведь все забросили, а тут что-то важное.
— Смерть он встречал.
— Так уж вышло, себя не казните.
— Марья Петровна, а ваш хозяин богатый был?
— Богатый, батюшка. Пенсия сто тридцать, на сберкнижке тыщи.
— А драгоценности? Золото?
— А как же? Он до войны много огребал. Запонки золотые, часы и портсигар. Машенька хранит, не продает.
— После смерти ничего не пропало?
— Это вы про того, кто по телефону, намекаете?.. Ничегошеньки не пропало.
— А когда вы вечером вошли, входная дверь была заперта?
— Заперта-то заперта, но на один замок, автоматический. Я сразу почуяла: беда.
— А что, Прахов всегда на все пять…
— Всегда! Сто раз проверит.
— Может, у него были тайные сокровища?
— Нервы у него были.
— Чем же его могли так напугать?
— Да, лик страшный. Смертью… чем. Безбожникам тяжело умирать, батюшка, страшно. Ох, боялся он, боялся. За всю жизнь, говорит, никого не похоронил.
— У него ж дети были, внуки?
— Сын и внук. И жены их померли. Все без него в землю легли. Ни на кладбище ни ногой, ни в церкву. «Не могу», говорит.
Да, мощное у монаха проклятье! Не то что оперетки запишешь — сам в них запляшешь от тоски. И в комедиях дурака разыграешь. На свою беду, из молодого тщеславия, пленил я в семьдесят седьмом соседа своего повестью.
— Как Машенька у вас поживает?
Опять этот остренький назойливый взгляд. Я поспешно встал.
— Все нормально. Скучаете без нее, Марья Петровна?
— Не обо мне речь, — ответила старуха сурово. — Лишь бы она не скучала.
У меня заливался телефон. Ольга Бергер.
— Увидела вас из окна во дворе. Может быть, зайдете? Я все под впечатлением.
— Серьезно?
— Представьте себе. Так поразил ваш роман.
В лиловом полумраке, в лиловой шали, с бледным узким личиком, казалась она существом эфемерным, не от мира сего. Я вдруг понял брата, вернее, его врожденное чувство — всепоглощающей жалости.
— Жарко, — пожаловалась Ольга, тем не менее кутаясь в шаль.
— Нет, у вас чудесно.
Все окна настежь, контраст светотеней, и тяжелые занавеси надуваются сквозняком, как паруса из давних детских книжек.
— Будет гроза.
— Непохоже. Такое чистое небо.
— Я чувствую загодя, как в атмосфере что-то сгущается. Уже известно, когда выйдет ваш роман?
— Нет пока. — Голова моя была занята запертым кабинетом Прахова, одна тема владела мною — преступление. И я доложил:
— Рукопись пропала два года назад.
— Боже мой!
— Не волнуйтесь, нашлась. Но без трех последних страниц.