Последняя свобода (Булгакова) - страница 70

За спиной раздался голос брата:

— Привет. Новый роман пишешь?

Я повернулся с камнем в руках.

— Что это?

— Помнишь последнее письмо?

— Господи Боже мой! Ты нашел могилу?

— Нет.

— Но… что за черный юмор?

Я объяснил происхождение «надгробья», умолчав о монастырском.

— Да, подозрительно, — согласился Василий, — но непонятно. — Взял у меня камень, осмотрел, взвесил на ладони. — Не такой уж он и тяжелый.

Глава 20

Аллочка в шортах, в широкополой панаме и с ножницами (я аж содрогнулся — «режет, режет») подошла к калитке. Кажется, трезвая. Поздоровались.

— А Гриша в Москве.

— А мы к тебе.

— Милости прошу, — она улыбнулась умоляюще, будто и вправду просила милости.

Прошли на кухню, сели за стол, я взглянул на шкафчик, где, помнится… Никакой реакции — видать, муж выдал строгий наказ. «Бей жену молотом — будет золотом».

— Аллочка, Гриша говорил, ты больна.

— Я?

— Расширяешь сосуды.

— Какие мужчины тупые! — Она рассмеялась нервно.

Василий сказал ласково — его обычный тон с пациентами:

— Позволь, дорогая, я тебя обследую.

— Ерунда какая-то!

Но он уже доставал из потрепанного, еще папиного саквояжа какие-то блестящие штучки с проводами (не разбираюсь). Я вышел на крыльцо покурить. На солнцепеке живем, правда. Когда же грянет обещанная гроза?

— Леон! — позвал брат, и я вернулся на кухню. — Ничего расширять не надо, все более или менее в норме. Конечно, нужна кардиограмма, но если чутье меня не обманывает…

— Не обманывает! — перебила Алла. — Я абсолютно здорова.

— Нервная система расшатана.

— Ерунда!

— Аллочка, ты ему верь, — ввернул я наставительно. — Он великий диагност.

— Вась, — сказала она с симпатией, меня игнорируя, — завтра будет вишневый компот готов…

— Ни-ни! Завтра в первую смену, семичасовой электричкой полечу. А ты кардиограмму все-таки сделай. Хочешь, у меня?

— Я в полном порядке.

Тут я решительно вклинился:

— Тогда можно я буду с тобой откровенен?

— Лучше не надо.

— А я все-таки попробую. Гриша расшатал систему своими похождениями.

— С этим давно покончено.

— Знаю: с 6 августа девяностого года, — я выдержал эффектную паузу. — Но вода ничего не смыла.

Я выстрелил наугад, намекая на горностаевскую манию ежевечерних омовений в озере, но она так побледнела, что веснушки засверкали точно солнышки, а Василий буркнул:

— Поосторожнее. Жена не должна давать показания против мужа.

— То в Англии. А у нас обязана.

— Что за тон! — возмутилась Аллочка, и опять я почувствовал, как нежная женственность переходит в железную непреклонность. — Вы явились меня допрашивать?

— Нет, нет, Леон действительно попросил меня посмотреть.