За спиной раздался голос брата:
— Привет. Новый роман пишешь?
Я повернулся с камнем в руках.
— Что это?
— Помнишь последнее письмо?
— Господи Боже мой! Ты нашел могилу?
— Нет.
— Но… что за черный юмор?
Я объяснил происхождение «надгробья», умолчав о монастырском.
— Да, подозрительно, — согласился Василий, — но непонятно. — Взял у меня камень, осмотрел, взвесил на ладони. — Не такой уж он и тяжелый.
Аллочка в шортах, в широкополой панаме и с ножницами (я аж содрогнулся — «режет, режет») подошла к калитке. Кажется, трезвая. Поздоровались.
— А Гриша в Москве.
— А мы к тебе.
— Милости прошу, — она улыбнулась умоляюще, будто и вправду просила милости.
Прошли на кухню, сели за стол, я взглянул на шкафчик, где, помнится… Никакой реакции — видать, муж выдал строгий наказ. «Бей жену молотом — будет золотом».
— Аллочка, Гриша говорил, ты больна.
— Я?
— Расширяешь сосуды.
— Какие мужчины тупые! — Она рассмеялась нервно.
Василий сказал ласково — его обычный тон с пациентами:
— Позволь, дорогая, я тебя обследую.
— Ерунда какая-то!
Но он уже доставал из потрепанного, еще папиного саквояжа какие-то блестящие штучки с проводами (не разбираюсь). Я вышел на крыльцо покурить. На солнцепеке живем, правда. Когда же грянет обещанная гроза?
— Леон! — позвал брат, и я вернулся на кухню. — Ничего расширять не надо, все более или менее в норме. Конечно, нужна кардиограмма, но если чутье меня не обманывает…
— Не обманывает! — перебила Алла. — Я абсолютно здорова.
— Нервная система расшатана.
— Ерунда!
— Аллочка, ты ему верь, — ввернул я наставительно. — Он великий диагност.
— Вась, — сказала она с симпатией, меня игнорируя, — завтра будет вишневый компот готов…
— Ни-ни! Завтра в первую смену, семичасовой электричкой полечу. А ты кардиограмму все-таки сделай. Хочешь, у меня?
— Я в полном порядке.
Тут я решительно вклинился:
— Тогда можно я буду с тобой откровенен?
— Лучше не надо.
— А я все-таки попробую. Гриша расшатал систему своими похождениями.
— С этим давно покончено.
— Знаю: с 6 августа девяностого года, — я выдержал эффектную паузу. — Но вода ничего не смыла.
Я выстрелил наугад, намекая на горностаевскую манию ежевечерних омовений в озере, но она так побледнела, что веснушки засверкали точно солнышки, а Василий буркнул:
— Поосторожнее. Жена не должна давать показания против мужа.
— То в Англии. А у нас обязана.
— Что за тон! — возмутилась Аллочка, и опять я почувствовал, как нежная женственность переходит в железную непреклонность. — Вы явились меня допрашивать?
— Нет, нет, Леон действительно попросил меня посмотреть.