Хайнес взял девушку за вздрагивающий подбородок.
– Что ты нашел в ней еврейского? – спросил он штурмовика и обернулся к девушке: – Вы еврейка?
– О, мсье! – едва слышно пролепетала она. – Мы французы. Мы настоящие французы!.. Меня зовут Сюзанн, Сюзанн Лаказ…
– А ведь мила! – усмехнулся Хайнес, обращаясь к собутыльникам. – Ну, чего ты ждешь? – спросил он штурмовика.
Тот растерянно топтался на месте.
– Можешь идти! – сказал Хайнес.
Штурмовик щелкнул каблуками и послушно замаршировал к двери.
– Мой отец! – воскликнула девушка. – Спасите же и моего отца!
– Эй, – крикнул Хайнес вслед штурмовику, – куда ты девал ее старика?!
– Его увезли для проверки.
– Спасите моего отца! – повторяла Сюзанн.
Хайнес подвел девушку к столу.
– Как ты находишь, Эрнст? – спросил он Рема.
– Меня это не занимает.
– Погоди, чудак ты эдакий. Ты же не знаешь, что я хочу сказать.
Хайнес окинул девушку оценивающим взглядом.
– Если бы тебя спросили, в чьем она вкусе?
Рем взглянул на Сюзанн.
– Таких обожает Адольф! – прохрипел он. – Чтобы они сидели рядом и смотрели на него умильными глазами.
– Ты угадал мою мысль. – И Хайнес спросил Сюзанн: – Ваша профессия, фройлейн?
– Журналистка… Собственно, я прежде была журналисткой, когда жила во Франции.
– Вот если бы вы были художницей, – сказал Хайнес, – я устроил бы вам такую карьеру, что… ого-го!
Сюзанн заискивающе улыбнулась:
– Я немного и художница… Я занималась художественным переплетом редких книг. Но это невыгодно. Никто не переплетает теперь книги.
– Переплеты?.. Нет, это не то!
Хайнес еще раз внимательно оглядел девушку и подал ей бокал.
– За нашу дружбу! Ручаюсь, вы не пожалеете о сегодняшнем дне. Это говорю вам я, Эдмунд Хайнес! Едем! – Он сунул девушке в руки ее сумочку и сказал Рему: – Отправляйся спать!
Ни с кем не простившись, Хайнес взял девушку под руку и повел к выходу.
– Девчонка совсем недурна, – сказал Бельц, проводив их взглядом. – Однако не пора ли и нам?
Рем вскинул на него воспаленные глаза:
– Тебе есть куда спешить! А я должен чего-то ждать, потому что старые куклы с Бендлер[2] считают ниже своего достоинства подавать мне руку!
– У тебя больное самолюбие, – отводя глаза, пробормотал Карл Эрнст.
– При поступлении моих головорезов в рейхсвер им даже не засчитывают заработанные у меня нашивки, – обиженно проворчал Рем. – Как будто не штурмовики сделали Адольфа тем, что он есть! А теперь, видите ли, нашлись моралисты, прожужжавшие ему уши: «Рему пора укоротить руки».
– Какое тебе дело до их морали? – спросил Карл Эрнст.
Рем молча оглядел собеседников и, несмотря на опьянение, уверенно, не пролив ни капли, снова наполнил все бокалы.