И попала в другой поток воздуха. В другой ветер. В наш. Утащил он "колбасу" у фашистского ветра!
Наблюдатель даже растерялся от неожиданности.
– Стоп-стоп-стоп! – говорит. – Никак назад повернули?
Во все глаза вниз смотрит. Точно! Назад! Вот уже зарисованные фашистские окопы внизу поплыли. Вон эта самая стоянка танков…
– Порядочек! – потёр наблюдатель рука об руку.- Скоро домой прилетим! Кипяточку попьём. Согреемся как следует.
– А как спустимся? – спрашивает себя вдруг. – Парашюта нет… От троса один хвостик болтается…
– Ничего! – отвечает. – За Исаакий зацепимся. А то – дальше на Урал полетим. Там горы высокие. Сядем на вершину, отцепим корзину – и вниз!
Домой оно, конечно, веселее лететь.
Только в это время: "Тью! Тью! Тью!" – пули засвистели. Поняли фашисты, что уходит от них "колбаса". Рассердились. Как же так: в гости прилетал и "здрасте" не сказал, назад летит – "прощай" не говорит…
Такую стрельбу открыли! Из винтовок, из автоматов!
Корзину в двух местах прострелили.
А потом – "пш-ш-ш!" – угадали всё-таки. Оболочку аэростата пуля пробила. Газ выходить начал. Даже простым глазом видно, как он идёт: тоненькой белой струйкой.
– Н-да… – вздохнул наблюдатель. – Пальцем не заткнёшь… Опускаемся. Вот незадача! И до своих-то рукой подать осталось… Какие бы ценные сведения привёз…
И тут, то ли случайно, то ли специально, наши артиллеристы открыли огонь из тяжёлых орудий.
"Ух! Ух!" – рвутся снаряды. И всё позади аэростата. Взрывные волны вверх летят – раз, два, три, – подталкивают "колбасу": "Вперёд! Вперёд!"
А может, это и не от снарядов вовсе. Может, ветер помогает: "Вперёд! Вперёд!" Ветер-то ведь тоже наш, балтийский!
Корзина из стороны в сторону болтается. Наблюдатель катается по дну от стенки к стенке.
Наконец на ноги встал. Выглянул за борт корзины:
– Садимся!…
И верно – сел.
На Охте.
На крышу одного из домов.
Наверное, он знал, как его зовут. Просто забыл.
Маленький ещё.
Такой маленький, что не было ему никакого дела ни до войны, ни до бомбёжек. Знал он только самое главное: есть у него мама. Добрая, весёлая мама.
Иногда он долго-долго сидел один. Закутанный, обвязанный тёплым платком, с валенками на ногах… Сидел на широкой маминой кровати и ждал.
Даже если мама не приходила очень долго, он не плакал. Во-первых, каким бы он ни был маленьким, он был мужчиной. Во-вторых, что толку плакать, если всё равно никто тебя не услышит, не погладит по голове. Как мама.
В комнате было холодно. С каждым днём она становилась просторнее. Раньше, он помнил, у стенки стоял большой шкаф и было много стульев. Потом появилась маленькая круглая печка. Встала посреди комнаты и протянула чёрную трубу прямо в окошко. В печке затрещали сухие доски, заиграл жёлтенький огонёк. Но шкафа не стало… И стульев становилось всё меньше и меньше.