— За доктором! — вот доктор в горло посмотрел, скзал что пройдет эта болезнь скоро, расказал три небылицы — больше не успел, потому как надо было поспешать кому-то пропастницы[1] гнать, да и уехал.
— Раз пройдет, то и пройдет, — успокоелись родители, да толькл день проходит, другой проходит, не уходит та болезнь — как-то притих Заня, не гуляет, не напевает, ходит будто сонный и хрипит всё хуже… А доктор всё своё поет — пройдет, да пройдет… Аж бульк, срельнул в него, говорит, — и обкладки[2], да еще и скарлатина, и откуда это оно могло взяться? Плохое дело, стережотесь, — когда надо было неусмотрели (закружили голову немного господину доктору). Ничего не сказал на это отец, молча подержал тяжелую шубу доктору и возвратился к жене.
Они посмотрели друг другу в глаза и ничего не сказали, губы у них затряслись, но они и тут себя победили и пошли к больному… Тот седил молча у окна и смотрел на двор.
— Заня! — позвал его отец
Заня оглянулся и посмотрел своими тихими молчаливыми глазами. Ему бедному, было очень плохо — горло уже так сдавило, что он еле говорил. Мать не вынесла того взгляда, она заслонила глаза рукой, вышла и из-за двери слышно было, как она зарыдала.
Пошли лечить, пошли мазать, чего только не выделывали с беднягой, помазками теми горло совсем ему разодрано. Он не стонал, не плакал, не жаловался, но в добрых, чистых, голубых глазах его было столько печали и тоски, такой невыразимый жаль о жизни, по свету, такая страшная кручина, что сердце разрывалось на них смотря. Легче было бы слышать неистовое рыдание, голос, вопли, а эта молчаливая мука до живого сердца допекала.
Прошло еще несколько дней, как не знаю что, и доктор сказал, что бессмысленно и истязать больного. Еще прошло два дня, вечером позвал Зеня мать…
— Мамо, — прошептал он (голосу небыло даво уже у бедняги), схвативши ее руку, не отходите от меня, мне чего-то тяжело!..
Мать упала, рыдая и прислонила голову к его худым, холодным ногам.
— Папочка, вы не сердитесь, что я вам той недели урок не выучил? — спросил он отца через минуту.
— Нет, сердце, — еле выговорил тот и снова молчал, только глазами мигал.
Заня хотел увидеть брата и сестру, но нелтзя было — сказали, что гулять ушли. Он умолк, затих, и отец, и мать зарыдали и упали на холодное сыново тело…
Прошло одно зло, но потянуло за собою долгим потоком и второй, и третье. Через три дня мать, одевая младшую, увидела прыщики на тельце, на другой день и на средненьком.
Чудесным, ясным утром умер на кроватке последний ребенок. Окна закрыты, ковры завешены; мать на колени упала перед кроваткой, обняла горячее тело ребенка и глаза ее перебегали от ребенка до образа, что в золотой рамке блестел в углу; освещенная пламенем фитилька, Матерь Божья смотрела наземь своими приветливыми, счастливыми глазами, прижавши к лону Святого Ребенка. Отец сидел, опустивши голову, он был еле живой, нечей не спавши, не евши, только матерь одну еще сила Божья держала. Она обняла ребенка — вот ребенок вздохнул раскрывши рот, искалеченый рот, вздрогнули повеки, последний крик прошумел и стало тихо, тихо…