Детство на окраине (Воронкова) - страница 111
— А ты, голова, иконы не горазд малевать? — спросил однажды отец. — За иконы-то, говорят, платят хорошо.
— Как нее не горазд? Горазд! — ответил Осип Петрович. — От нечего делать берусь и за иконы. Заказывают. Я только спрашиваю — кого вам: бога-отца или бога-сына? Ну, говорят, Николу давай. Или божью мать, троеручицу. Троеручицу так троеручицу. Я хоть с тремя, хоть с четырьмя руками напишу — молитесь, черт с вами!
— Осип Петрович, грешно так! — остановила его мама. — Вот вас бог-то и наказывает!
— Очень надо ему меня наказывать! — Осип Петрович махнул рукой. — Большой интерес с пьяницей связываться! Он, я думаю, сейчас к какому-нибудь генерал-губернатору приглядывается или, скажем, к премьер-министру, к такому, как Столыпин был. Вот там есть еще из-за чего руки марать!
— Ну, Осип Петрович, это не нашего ума дело — значит, и говорить об этом не надо.
— Смешная вы женщина! Но — умная! — Осип Петрович, прищурив глаз, погрозился на нее пальцем. — Вот садитесь-ка сюда на табуретку, я ваш портрет напишу!
— Да некогда мне сидеть-то!
Однако села.
— Посиди, уважь человека, — сказал отец. — Авось твои дела не уйдут!
Соня прижалась в уголке и жадно глядела, как Осип Петрович подошел к натянутому холсту и начал что-то чертить углем, изредка взглядывая на маму. Понемножку на холсте обрисовалась голова, прическа, нос, глаза… Но это совсем была не мама.
«Вот начертил, — думала она, — а еще художник! А теперь-то что же? Палитру берет! Еще не нарисовал как следует, а уже палитру берет!»
Осип Петрович писал резкими, смелыми мазками. На холсте смутно проглянуло теплой краской человеческое лицо, чуть-чуть напоминающее маму. Прошел час, начался другой… Соня уходила, опять приходила.
Порой ей казалось, что и в самом деле начинает проглядывать мамино лицо, но Осип Петрович вдруг снова мазал кистью и, по мнению Сони, все портил…
Мама устала сидеть. Кроме того, ее начинала беспокоить мысль, что, кажется, пора идти к коровам. А у нее еще бидоны не все вымыты и суп в печи не заправлен…
А художник писал и писал, ничего не замечая.
— Голова! — Отец нерешительно подошел к двери. — На часах-то двенадцать!
— В чем дело? — крикнул Осип Петрович. — На часах всегда сколько-нибудь — двенадцать, час, три…
— Коров пора доить! — сказала мама виноватым голосом. — Не могу больше, Осип Петрович!
— А, чтоб вас черти с квасом съели! — с досадой крикнул художник. — И коров ваших вместе с вами. Ступайте. Но завтра — чтобы в это же время. Освещение подходящее…
Он, ни на кого не оглядываясь, продолжал писать. Мама и отец ушли. А Соня сидела в углу и смотрела, как художник, с круглой палитрой, продетой на палец левой руки, и с длинной кистью в правой, все колдовал и колдовал над своим полотном.