- А еще что может быть?
Ордынцев оглянулся, чтобы еще раз убедиться, что его никто не слушает.
- Я от представителя победоносной русской армии ничего скрывать не буду. И покорнейше прошу учесть, когда вы будете решать кашу судьбу, что я ничего не скрывал, даже в мыслях не скрывал.
- Я прошу вас говорить откровенно, - терпеливо сказал Ватагин.
- Психопатка! - громко прошептал Ордынцев. - Все знают, что психопатка, но… с уголовщиной. Она до войны связала свою судьбу с крупным международным аферистом, попросту говоря, с вором. Француз он… Был громкий процесс, еще в Константинополе. Ей удалось избежать огласки, даже не фигурировала на суде. С кем она расплачивалась, чем она расплачивалась - не знаю. Но теперь-то вы понимаете, почему она не в Париже? Она боялась встречи с этим французом.
- При чем же тут поиски Леонтовича?
- Пальффи мог узнать ее тайну. Эти проходимцы всегда знают всё. А Марина больше всего боялась тюрьмы. Боялась, что ее имя свяжут с именем вора.
- И все-таки, при чем тут Леонтович?
Старик помолчал. Проглотил слюну и снова помолчал. Видимо, он чего-то опасался.
- Я могу вас уверить, что о нашем разговоре в Болгарии не будет знать никто, - скачал Ватагин.
- Я думал… Прошу вас запомнить, что это не факт, а я только думал. У нас тут есть досуг для размышлений… - Старик странно хихикнул. - Это шантаж. Может быть, Пальффи - одного поля ягода с этим французским каторжником? Может быть, он сам выдумал для нее эти поиски жениха, чтобы прикрыть какие-нибудь свои уголовные аферы? Не правда ли? Ведь почему-то она мне заплатила, то есть единственный раз она дала мне деньги, когда просила, чтобы я не проболтался, что Леонтович в Загоре… И я молчал. Учтите - вам первому… Думаю, все рушится. Думаю, теперь-то уж ей все равно.
- Можете быть свободны, - сказал Ватагин.
Ордынцев пошел к двери и вдруг задержался. Ничего не осталось от его военной выправки.
- Я попрошу у вас, господин полковник, соли.
- Что?
- Горстку соли прошу, дайте великодушно. - Он нищенски и добровольно унижался.
Никогда не любил Иван Кириллович прятать на допросах свой взгляд на веши. Тяжеловатый и ленивый в движениях, он был приветлив с людьми, зная, что страх редко рождает правду. Но если кто-либо вызывал в нем чувство брезгливости, он не скрывал этого.
- Выйдите к моей машине. Я прикажу адъютанту, он даст… - отчетливо произнес он, глядя на колючие желтые усы старика. - Кстати, скажите, не помните ли вы, как в январе 1919 года вы, каппелевцы, отступали по временному мосту через реку Иркут?
Держась за ручку двери. Ордынцев прислушался к вопросу, улавливая за ним что-то опасное для себя, как слышит недоброе в вое ветра голодный зимний волк. Он ничего не мог припомнить особо порочащего его в ночь перехода через Иркут. Да, они, помнится, грабили - свои же не пустили их в город. Да, помнится, расстреляли каких-то ремонтных рабочих, когда проходили в обход у взорванного моста…