— Вы правы. «Недостатки» — не совсем то слово, которое следует здесь использовать. В сущности, мы пытаемся выяснить и понять, что именно в частной жизни мистера Петроу, в его отношениях с людьми могло оказать на него давление, вызвать у него стресс, депрессию и даже заставить его лишить себя жизни.
— Конечно, я думала об этом — как вы, наверное, догадываетесь. Пыталась вспомнить, в каком состоянии ума находился бедный мальчик в течение последней недели или двух. Проблема в том, что он казался абсолютно довольным жизнью. Все время улыбался. Он, знаете ли, имел обыкновение шутить со своими пациентами. Был, как любят говорить американцы, «легким человеком» — в его внешности и повадках никогда не чувствовалось напряжения. Зуав — вот как я его называла. Да, зуав. Не думаю, чтобы в последнее время он вел себя как-то по-другому.
— В таком случае то, что с ним случилось, представляется просто какой-то неразрешимой загадкой.
— Да уж… — Она, похоже, призадумалась. Кэти терпеливо ждала, когда она подберет слова, чтобы облечь в них свою мысль.
— В таком случае мне приходит в голову только одно… Это никак не связано с клиникой и с людьми, которые здесь обитают. У него были знакомые и вне клиники. Так что если у него и имелись какие-либо проблемы, то… возможно, их источник находился за ее пределами.
— Что вы знаете о его знакомствах за пределами клиники?
Она нахмурилась:
— Ничего конкретно. Просто мне вспоминается одно утро, время первого терапевтического сеанса дня. Он выглядел тогда очень усталым. Я еще пошутила: сказала, что он выглядит так, как если бы всю мочь жег свечу своей жизни с обоих концов. А он рассмеялся и сказал, что так и есть, он и впрямь весело проводил время со своими друзьями в Уэст-Энде. Я очень хорошо помню, какое у него тогда было выражение лица. Казалось, он гордился этим, словно для него все это внове.
— Как бы думаете, он проводил тогда время со своими лондонскими друзьями? Или просто ездил на ночь в Уэст-Энд с какой-нибудь местной компанией?
— Честно говоря, не знаю… Полагаю, что вы можете толковать его слова и так, и эдак.
Дорис Кокрейн оказалась еще более скрытной, чем миссис Прайс. Пытаясь ее разговорить, Кэти подумала, что детектив, который беседовал с этой женщиной раньше, нисколько не виноват в том, что первое интервью пошло насмарку. Хрупкая Дорис, в обличье которой угадывалось что-то птичье, сидела на краешке стула прямо, словно проглотив палку, нервно поглядывала на Кэти и, отвечая на ее вопросы, старалась говорить как можно меньше.
— Если вы помните, миссис Кокрейн, мы с вами вчера встречались. Когда я вошла в холл, вы стояли у конторки приемного отделения.